На какое-то мгновенье он позволил ей накрыть себя. Мир сразу приобрел миллиарды красок, запахов, вкусов и движений. Он чувствовал, как пахнут волоски в его носе, ощущал вкус собственного языка. Люди стали для него лишь передатчиками движений. Их мысли приоткрылись перед его Знанием, складываясь в великолепные картины. Никто из людей не мог видеть эти картины настолько красочно, какими видел их он. Люди вообще удивительно ненаблюдательны. Давид не был человеком с какими-нибудь сверхспособностями, он просто все подмечал. Да, его нос улавливал тысячи ароматов, а его язык был способен разложить вкус напитка на компоненты, не зависимо от сложности его состава. Даже если смешать сотню разных вин Давид мог назвать марку каждого, если пил его раньше. Но эти способности обонять и вкушать были просто следствием его удивительной наблюдательности. Слепые ведь тоже слышат лучше других, и способны обонять лучше чем остальные, но это отнюдь не результат того что они ничего не видят. Просто им приходится постоянно прислушиваться и принюхиваться и быть при этом очень внимательными, поэтому у них это и получается лучше. Впрочем, Давид и обонял, и слышал лучше любого слепого.
Вот он отключил все чувства восприятия кроме обоняния. Его глаза открыты, но он ими не видит. Его рот полностью потерял способность ощущать вкус и язык как будто онемел. В его уши попадают звуки, но нейроны, посылаемые от барабанных перепонок в мозг, не достигают цели. На какой-то стадии они упираются в барьер, и Давид остается в полной тишине. Последним он отключил осязание. Все его тело перестало ощущать. Если бы его сейчас кинули в костер Давид не почувствовал бы боли. Он вообще ничего не почувствовал бы.
Зато теперь мир вокруг наполнился запахами. Он чувствует, как пахнет пот тел в салоне. Это не совсем приятный запах, если учесть что он смешивается с дорогими и дешевыми духами. Он чует как пахнет пластик в обивке самолета. Он чует запахи невкусной самолетной еды. Хотя к этому приятно примешивается запах кофе. Давид позволяет себе на несколько секунд окунуться в запах кофе, и его удивительный мозг тут же выдает информацию на какой плантации в Бразилии его вырастили. Бразильский кофе в самолете? Наверное, какая-то ошибка. Но нет, все верно, когда волна уйдет можно выпить чашечку.
Вот он прекращает чувствовать простые запахи и переходит к сложным. Он чует, как пахнет стекло в иллюминаторе. Он чует, как пахнут ногти под лаком у соседки. Он чует, как пахнет воздух, сначала в салоне потом за бортом. Запах воздуха вне самолета ему понравился, и он задерживается там, чтобы насладиться его свежестью. Давид не знает действительно ли он его чует, или это всего лишь игры его мозга и Знания, но ему это не важно. В данный момент он наслаждается морозным ни чем не загаженным воздухом, и его охватывает приятное возбуждение, которое не имеет ничего общего с сексуальным.
Но вот он пресытился запахами и решил проверить другие чувства. Он отключает обоняние и на секунду задерживается в коридорах мозга. Сейчас он не тело, а всего лишь мозг. Ни один сигнал не пробивается в него, и это очень забавно. Он включает вкусовые рецепторы. Его язык как до него нос тоже начинает с простого. Мельчайшие кусочки пищи его завтрака воскресают, и он чувствует вкус кофе и пирожного, которое съел с утра. Потом язык находит вкусы вчерашнего ужина. Потом обеда. Вот он чувствует вкус крови, которую выпил вчера ночью. Когда он доходит до вкуса утреннего омлета, то решает что простых вкусов для него достаточно. Теперь он вкушает воздух. Потом пробует на вкус свет из ламп, и наконец, вкус музыки, которая играет в плеере у парня в другом конце салона. Он опять-таки не знает действительно ли он вкушает вкус музыки, или это просто его воображение, но ему по-прежнему все равно.
Он отключает вкус и превращается в слух. Теперь музыка в плеере уже не вкушается, а разбирается на инструменты, потом на ноты. Голос исполнителя тоже тщательно просеивается, и он слышит, как двигаются его губы. Он понимает, что исполнитель носит усы — это они так шелестят на заднем плане. Теперь сложные звуки. Свет до этого вкушаемый им тоже имеет звучание. Опять, двигаясь от простого к сложному, он сначала слушает как шумит газ в лампе дневного света, а потом слышит громкие удары атомов когда они, летя к его ушам, стукаются друг о друга.
Слух блокируется, и глаза начинают видеть. Сначала он слепнет с непривычки — несмотря на то, что глаза все время были открыты, он словно поднял веко только сейчас. Его зрачок сужается и теряется в карих глазах. Но всего на секунду, потому что ему надо насладиться движением. Пожалуй, ни одно из его чувств не может дать столько удовольствия как зрение. Мир окрашивается для Давида невиданными красками. Он видит не семь цветов спектра, а как минимум тринадцать. Невозможно описать словами дополнительные цвета, потому что видит их только Давид. Никто в мире не может воспринять эти цвета кроме него. Салон самолета для него перестает выглядеть привычно, и превращается в яркую абстрактную картину. Это удивительное зрелище. Он видит все движения в салоне. Даже металлический столик на переднем сидении тоже движется. Он медленно ржавеет перед взором Давида. Мельчайшие ворсинки на сидении колышутся. Потом он видит движение света, и наконец, высшая точка его восприятия — он видит людей. До этого они представлялись ему предметами, но теперь он понимает, что это удивительные предметы. Он видит, как они мыслят. Он видит, как под их кожей движется кровь. По его желанию они то превращаются в голых, то надевают старинные наряды. И что самое главное они постоянно движутся. Он видит, как пульсирует их кожа от ударов сердца. Теперь он видит их вообще без кожи, и может поразиться их анатомическому совершенству. Он убирает с них жир и раковые опухоли и теперь его окружают не люди, а боги.
Наигравшись с глазами, Давид снова слепнет и начинает осязать. Это тоже великолепное наслаждение. Сначала он чувствует каждую ворсинку собственной одежды. Тончайшие стежки шелковой рубашки, и такого же нижнего белья. Их гладкость возносит его на седьмое небо. Потом он ощущает ткань пиджака из ирландской шерсти. То, что между ним и кожей пролегла рубашка, Давида нисколько не волнует. Его руки покоятся на подлокотниках, и он наслаждается каждой их неровностью. Давиду нравится и хаос, и порядок, так что он может наслаждаться и гладкостью и шершавостью. Но хватит осязать простые вещи, надо стремиться к сложному. Свет уже был попробован на вкус и услышан, и теперь ему предстоит быть ощупанным. Его пальцы сжимаются и ловят его. Если бы зрение сейчас работало, Давид мог увидеть, как свет уходит у него из ладони. Но то, что он ощущает носимое им тепло тоже неплохо. Свет в его руке сначала приятно теплый, но Давид не может держать его долго и рука медленно остывает. Теперь он хочет проявить высший пилотаж и почувствовать что-нибудь внутренней поверхностью кожи. То что там у Давида нет нервных окончаний его нисколько не смущает. Он чувствует, как его кровь бежит по коже. Чувствует гладкость собственных вен. Это потрясающие ощущение.
