«Коллега, Вы здесь?» — осторожно поинтересовался Дик.
«Здесь, как ни странно, — отозвался Учитель, — Ну как Вам сегодняшнее действо?»
«Ну, знаете, такого я даже в Канесильских хрониках не припомню. Да! Как наш мальчик? А то девочка будто в дурмане, и меня не слышит».
«Он еще в отключке, ему же велено отдыхать! Или считаете, что хватит, пора будить?»
«Пора, рассвет скоро….»
«Мой принц, просыпайтесь! Нас ждут великие дела! «
Одрик очнулся, для того как его приложило, он легко отделался. Маг огляделся в поисках Кани. Она обнаженная стояла у жертвенного огня и на оклик не ответила, Одрик поспешил к ней. Девушка держала руки в пламени, перебирала его лепестки, щелчком пальцев запускала искры, и не за один-два удара сердца, для чего у красной ведьмы должны быть плетения, а гораздо дольше.
— Кани, что ты делаешь?! — Одрик прервал ее развлечение.
— Смотри…. Он меня больше не обжигает, — мечтательно ответила его подружка и продолжила играть с пламенем как с фонтаном.
Пытаясь привести Торкану в чувство, Одрик взял ее за плечи и слегка встряхнул.
— Что? Будешь ревновать меня к огню?
— Буду!!
— Хорошо, ревнуй, только осторожно, — и Кани лукаво улыбнулась. Она окончательно пришла в себя.
— Где твоя одежда?
— Не знаю… Видимо, сгорела…. Ничего, вон там, в углу лежит что-то матерчатое, я сейчас сооружу себе что-нибудь…
Но приступу ревности у мага не дал состояться кусочек ключа, он вдруг забился как птичка в клетке в нагрудном кармане мага, и на его ладони как путеводная звезда привел к одной из курительниц. Там лежала ажурная решеточка, что отвалилась от причинного места статуи. Одрик поднял находку. Решетка оказалась спаяна из нескольких частей. Одна медная палочка с завитушкой при случайном соприкосновении с компасом нагрелась, отвалилась от общей конструкции и словно сама прыгнула в руку Белому магу.
Одрик долго стоял, заворожено рассматривая свою находку, и пытался понять, что же эта палочка с завитушками ему напоминает. От этого сложно мыслительного процесса его отвлекло сотрясение пола храма и далекий низкий гул, а огоньки, зажженные Торканой, вдруг все разом погасли.
— Кани!!
— Я тут, — отозвалась из-за его спины девушка. — Пошли отсюда скорее… Тут сейчас такое начнется!!!
— Что начнется?
— Да пошли скорее… Лучше нам этого не знать.
Молодые люди дружно бросились к той же дверке, через которую они и проникли в главный зал Храма Андао. Только они не стали плутать по темным переулкам, а побежали напрямик к главным воротам. Никто их не задерживал, всем кто мог или хотел бы это сделать, было не до того. Земля периодически уходила из-под ног, с неба сыпался мелкий, похожий на серый снег пепел, а на востоке и юге небо было ярко освещено, и оттуда доносился жуткий гул.
Воры нашли в кустах своего варга и поехали к северному выходу из долины.
— Кани? Что это?
— Вулкан! Проснулся южный вулкан!! Гони быстрее, если я не ошибаюсь, то скоро проснется и западный!!
Все стражи, что должны были охранять перевал, были заняты сдерживанием толпы паломников, половина которых хотела войти в долину, а другая срочно ее покинуть. И им не было дела до какого-то купца с мальчишкой слугой, замотанным в тряпье, что вместо того, чтобы ехать по дороге, прямо верхом на Варге вломился в природный портал, и ожидаемо там сгинул.
Младший жрец Большого Зала Главного Храма Единого в Огненной Долине Асен просто обожал свою должность и свою сытую и спокойную жизнь. В семье Асена все мужчины всегда были жрецами, и не мыслили себе другой судьбы. Работа легкая, жизнь сытная, неделю живешь в храме, неделю в городе с семьей. Что еще можно пожелать?
В его обязанности входило зажжение и поддержание огня в неугасимых лампадах рядом со статуей Андао, а теперь Единого. Но сейчас, когда все качалось, и стены храма ходили ходуном, он прибежал в Большой Зал не от рабочего рвения. Просто из келий младших жрецов именно пробежав через Большой Зал можно было быстрее всего выбежать на улицу, подальше от сыплющейся сверху штукатурки. Тут он услышал визгливый голос старшего жреца Умитара, нашедшего у пьедестала женское зеркальце:
— Женщина… женщина осквернила храм Единого!!
Младший жрец вбежал в Зал, мельком взглянул на изваяние и вдруг резко остановился. Он не узнал статую! Вместо унылого, какого-то потертого веками и чуть сгорбленного мужчины на высоком постаменте стоял, опираясь на копье, мускулистый молодой атлет. На его торсе проступили все положенные мышцы-кубики, горящие глаза излучали уверенность в победе, а надменный мощный подбородок — презрение к врагам. Вместо медной решетки, стыдливо закрывавшей раньше причинное место статуи, гордо вздымался сияющий СТАЛЬНОЙ ЧЛЕН.
Одрик и Торкана вернулись в Злые камни на рассвете и, едва успели сбросить пропылившуюся одежду, как повалились спать. А поздним вечером того же дня в усадьбу вернулась сердитая и мрачная Анна.
Я вошла в дом, и на лестнице столкнулась с веселым и бодреньким Одриком.
— Ой, Анна! Ты как раз вовремя. Мы с Торканной, в твое отсутствие, съездили в Халифат. И надо сказать, было интересно, есть что рассказать. Мы добыли еще одну часть ключа!
— Молодец. Возьми с полки пирожок.
— К-какой полки?
— С дальней. Одни положь, другой не трожь.
— А-а-а… понял. Опять ты со своими шутками. А ты как съездила? Удачно?
— Нормально. Дай пройти, я хочу принять ванну и отдохнуть с дороги.
Но упрямый бывший с дороги не уходит, щурит темные, как у Мары глаза, и смотрит на меня подозрительно.
— Анна, ты больше не беременна.
— Это не твое дело. Дай пройти!
— Да как же ты могла! Ты избавилась от еще не рожденного ребенка!!
Заныла, наливаясь грудь, надо опять плетение накладывать, одного раза не хватило. Малышка моя, по-другому было нельзя. Но скорее не я избавилась от тебя, а избавила тебя от себя и всего, что со мной связано.
— Одрик! Смени тон. Еще раз повторяю. ЭТО НЕ ТВОЕ ДЕЛО!
— Ты, бессердечная! Как ты посмела!!
Достал, честно слово — достал. Тоже мне моралист нашелся.
— Знаешь, что, друг мой сердешный. Прежде чем тебе в чем-нибудь обвинять меня, давай посмотрим внимательно на твое собственное «безупречное» поведение.
— Я…
— Молчи и слушай. Не ты ли этой весной соблазнил невинную девушку? Не отпирайся вон на руке «птичка». Так что факт — соблазнил. А когда она забеременела, то ты по приезде в город ее бросил. Причем выгнал на улицу «без средств к существованию».
— Кто? Я?…
— Нет, блин! Пушкин!
