Она спросила с интересом:
— Зачем тебе столько амулетов?
— Я волхв, и я запасливый, — сообщил он.
— И все настоящие? Или есть для красоты?
Он посмотрел с недоумением:
— А что, бывают и такие?
Она кивнула с чувством полнейшего превосходства, улыбнулась одними глазами, у нее это всегда получается просто очаровательно, пусть этот гад получит под дых.
— Некоторые, — сообщила она покровительственным тоном, — цепляют вот так побольше просто для важности. Чтобы все видели, какие они… защищенные.
Он подумал, сдвинул плечами.
— Ну, наверное, есть смысл носить и такие, ты права. Но у меня в самом деле настоящие. Вот этот, к примеру, предупреждает об опасности. Даже когда я сплю, стоит кому-то подойти ко мне с обнаженным ножом или мечом, сразу же будит… А просыпаюсь я очень быстро.
Она зябко повела плечами. Страшно и представить, что натворит, когда проснется среди ночи и решит, что вокруг враги.
— Амулетов все меньше, — сказала она горестно. — А еще они все слабее… Почему прекратились магические дожди, остались только простые? Сколько бы людям можно было сделать добра…
Он хмыкнул, но смолчал, лишь ломал и подбрасывал в огонь короткие сухие палочки. Она помолчала, спросила тоскливо:
— Знать бы, вернется ли когда-то такое время…
— Какое?
— Чтобы снова прошли магические! А лучше, чтобы они шли так же часто, как обычные. От магических трава оживает точно так же. Это мы знаем, что в такой воде есть магия, а народ пользовался ею всегда, как простой.
Он помолчал, буркнул:
— Когда-то пройдет снова.
— Когда?
— Лет так тысяч через десять, — ответил он с кривой усмешкой. — Или через сто.
Она ахнула.
— Сто тысяч лет?
— Да.
— Почему?
— Наш год, — напомнил он равнодушным голосом, — для богов что день. А то и минута. Дождик через каждые сто тысяч лет — это все равно для них что раз в неделю для нас.
Она сердито поджала губы, глаза рассерженно сверкали в отблесках костра.
— Я тебе не верю!
— Правильно делаешь, — сказал он спокойно. — Люди всегда верят тому, чему хотят верить, а при чем тут истина? Она может оказаться горькой, острой, неудобоваримой. Спокойнее, да и приятнее верить, что вот будешь идти по дороге… глядь — старый медный кувшин торчит из песка! Если вытащить и попробовать оттереть от грязи, появится могучий джинн и скажет, что отныне он твой раб и будет выполнять все твои желания…
Она отшатнулась, смотрела на него расширенными глазами.
— Ты знаешь эту историю?
Он скривился.
— Да кто не знает… Наперебой рассказывают друг другу. Взахлеб. Помню, один при мне перестал даже пахать, выпряг вола, лег под деревом, закинув руки за голову, и начал мечтать, что сделает, когда найдет такой кувшин… Даже не если найдет, а когда найдет!
Она посмотрела с неуверенностью:
— А что плохого, если усталый человек помечтал чуток?
Он пожал плечами.
— Я сказал, что плохо? Нет. Просто его соседи продолжали пахать. Поняла?
Оранжевые языки плясали над толстыми прутьями, что медленно превращаются в пурпурные угли, лицо Барвинок в багровых бликах неуловимо быстро меняется, а когда Олег подбросил новую порцию хвороста, и огонь ухватил их жадно, словно озарилось внутренним светом.
— А кто ты? — спросил он. — Почему в лесу на дереве? Ты там живешь?
— В дупле? — изумилась она.
— Ну, может быть, — предположил он, — у тебя там гнездо…
— Я лекарь, — объяснила она надменно и вздернула голову, — шла в деревню, где все заболели.
Он кивнул.
— Все так. Но как вдруг стала лекарем? Это дело не женское. Женщины лечить не умеют. А ты вообще неженка.
— Это я неженка?
Он покрутил головой.
— Погоди-погоди. Со мной не хитри. Или молчи, или реки правду.
Она посмотрела испуганно.
— Почему?
— Я вижу, — пояснил он с самодовольством, — когда человек врет. У него такое лицо…
— Какое?
Он усмехнулся.
— Хочешь знать, как хитрить? Но оно само делается. Скрыть просто не получается. Так что либо не говори вовсе, либо изрекай правду.
Она пытливо посмотрела на него, лицо погрустнело, а в синих глазах проступила глубокая печаль.
— Ты прав, — произнесла она с глубоким вздохом, в глазах заблестели слезы, — я неженка. И выросла… в очень богатой и знатной семье. Но меня хотели отдать замуж за нелюбимого, я взяла и сбежала.
Он хмыкнул.
— И все так просто?
Она покачала головой, глаза погрустнели, запруда в глазах начала заполняться, и Барвинок гордо подняла голову.
— Нет, — ответила она. — Совсем не просто. Сто раз было так тяжело, что хотела вернуться. Несколько раз уже подходила к воротам своего дворца… дома, но заставляла себя повернуть обратно. И в конце концов сумела приспособиться. А теперь вольной пташкой нравится больше, чем в золотой клетке!
Она сказала с вызовом, заранее готовая к жаркому спору и доводам, что женщина так себя вести не должна, тем более — добропорядочная, но волхв сидел, задумавшись, словно пропустил мимо ушей ее страстное заявление.
— Ты молодец, — проговорил он спустя долгое время. — Сильная пташка. Живучая. Хоть и красивая.
Она перестала сдерживать слезы, взглянула на него блестящими и недоверчивыми глазами. Нос и губы сразу распухли, словно уже ревет давно, веки покраснели, во взгляде безмерное удивление.
— Ты чего?
— А что не так?
— Ну ты вдруг сказал… ты хоть помнишь, что сказал?
Он пожал плечами.
— Что ты красивая. А что тут обидного? И умненькие бывают красивыми, хоть и очень редко. Но тебе вот повезло, так что без обид.
Она сказала торопливо:
— Да я не обижаюсь, совсем наоборот! Но почему ты за все время ни разу этого не сказал?
— Чего?
— Ну, что я…
— Красивая?
— Ну ты же так сказал!
Он произнес с некоторым раздражением:
— Когда бы я успел? Мы что, сто лет живем вместе? И вообще, что ты так прицепилась к этому слову? Ничего обидного в этом нет. Ты в самом деле красивая, хоть и умненькая, не всегда же одно другое вытесняет. Я вовсе не хотел тебя оскорбить!
Она перестала всхлипывать, смотрела на него с широко раскрытым ртом и распахнутыми глазами.
— Э-э… ну… я не знаю…
Он сказал великодушно:
— Это ничего. Не все же на свете ты должна знать. И еще ты молодец, столько прошла со мной и не хныкала. Молодец! Что умеешь, то умеешь. Настоящая женщина, хоть и маленькая.
Сидя, она оскорбленно выпрямилась:
— Я? Это ты здоровенный!.. Откуда только такой взялся. Ты знаешь, мы с тобой, похоже, идем в одну деревню. Не боишься?
