– Ах вот как, – произнес Мэддин таким тоном, словно Полома сказал нечто такое, о чем сам он не задумывался. – Совершенно верно.
Он прошелся по комнате.
– А ведь Кадберн прав. Гос еще передумает, – сказал принц, подошел к окну и выглянул наружу. – Через несколько часов стемнеет, и мы не можем отправиться в путь – вдруг кто-нибудь нас заметит. Жаль. Знаешь, мне не нравятся эти апартаменты. Кому они принадлежат?
– Мне сказали, что ими владеет начальник департамента по орошению земель, – ответил Кадберн. – Он, кажется, уехал в Кегру надзирать за каким-то там строительством.
– К чему вся эта таинственность? – неожиданно спросил Полома, которого раздражали зашторенные окна и собственная беспомощность. Ему страстно захотелось вернуться домой, в Кидан, но в то же время он испытывал чувство панического страха при одной только мысли об этом.
Мальвара справился с собой и посмотрел принцу в глаза.
– Есть уже достаточно весьма противоречивых планов этой экспедиции. Почему же ваше участие в ней тоже должно храниться в тайне?
– У императрицы на то свои причины, – серьезно ответил Кадберн, – Если ривальдийцы узнают, что во главе экспедиции стоит принц, то начнут гадать, почему империя обустраивает новую колонию на мирном острове Каел под эгидой своего лучшего генерала. Пройдет совсем немного времени, и они поймут, что не Каел является нашей главной целью.
– Дело не только в моем участии, – произнес Мэддин, – а в том, что за всем этим кроется. Жаль, что я не могу сообщить больше в данный момент…
– Принц хочет сказать, – вмешалась Алвей, – что наша любовная связь, о которой во дворце все знают, но не обсуждают по некоторым причинам, становится слишком явной.
– Алвей…
– Нет, любовь моя. Полома гораздо больше вовлечен в эту авантюру, чем кто-либо из нас. Он – чужеземец в нашей империи, и к нему относятся практически как к пленнику. – Она опустила глаза. – И мне это вполне понятно… Мальвара заслуживает того, чтобы быть полноправным участником нашего предприятия. В конце концов, без него и без его родины, Кидана, не было вообще никакой экспедиции, и куда бы мы с тобой тогда делись?
– Нашли бы выход…
– Нас отправили бы в пожизненную ссылку на границу или, что еще хуже, меня могли отослать как можно дальше от тебя. – Девушка болезненно поморщилась и положила руку на свой живот. – И наш ребенок был бы убит сразу после рождения или даже раньше…
В комнате наступила тишина, которую нарушил печальный издох Поломы.
– Теперь мне почти все понятно, – сказал бывший префект, подошел к Алвей и поцеловал ей руку. – Спасибо, госпожа. В обмен на ваше доверие вы получаете мое целиком и полностью.
По мере того как день клонился к закату, привратник начал особенно внимательно осматривать пространство возле дома. Однако он не замечал ничего подозрительного: обычная городская суета – паланкины, слуги, спешащие по своим делам, стражники. Незадолго до заката с восточной стороны улицы появилась пара уборщиков, выметающих мусор длинными метлами: они делали это настолько ритмично, что шуршание было похоже на ровное дыхание великана. Когда солнце село, на землю опустились сумерки, подметальщики оказались возле дома, где проходило тайное совещание. Несмотря на наличие стражи, привратник внимательно наблюдал за ними. Он не доверял посторонним.
Вскоре появился Кадберн, который настороженно оглядывался по сторонам. Увидев подметальщиков, Акскевлерен некоторое время следил за ними, затем куда-то отошел. Через некоторое время он вернулся; за ним шли Мэддин, Алвей, заморский гость и двое стражников.
– Подайте паланкин принца, – приказал Кадберн. Привратник кивнул и ушел, а вскоре вернулся в сопровождении восьми носильщиков. Выйдя на улицу, слуги собрали паланкин и прикрепили шесты. Мэддин, Алвей и бывший префект забрались внутрь; привратник уже собирался дать команду носильщикам поднять паланкин, когда Кадберн жестом приказал всем замереть на месте. Привратник застыл как вкопанный, пытаясь услышать то, что услышал Мэддин. Нет, кажется, все спокойно…
Спокойно?.. Он огляделся в поисках подметальщиков. Куда они делись? Вдалеке появился еще один паланкин. Носильщики и стража шатались от усталости после долгого рабочего дня. С противоположного конца улицы в их сторону двигались два человека. Подметальщики, с облегчением подумал привратник, увидев метлы, которые они несли на плечах.
Кадберн кивнул носильщикам: те подняли паланкин. Акскевлерен приказал двум стражникам, охранявшим дверь, пойти впереди, еще двое встали по бокам паланкина, а сам он зашагал позади. Привратник смотрел вслед удаляющемуся маленькому отряду, радуясь, что теперь с него снята всякая ответственность за высокопоставленных гостей.
Кадберну очень не по душе был весь этот маскарад, однако он признавал, что без него никак не обойтись. Мэддин хотел решить свои проблемы как можно скорее. Он не обладал достаточным авторитетом в семье, чтобы открыто противостоять герцогине Юнаре, и это делало его уязвимым. Принц мог лишь помешать исполнению ее планов, если в своем гневе она совершит ужасную ошибку… и Мэддин выживет, чтобы воспользоваться этим преимуществом.
Кадберн ненавидел Юнару. В его глазах она олицетворяла те фамильные черты Кевлеренов, которые он считал гнусными и подлыми, в то время как Мэддин являл собой образец честности и благородства. Такой раскол в семье находил отражение и в государственном устройстве империи, которая напоминала чудовище, унижавшее или возвышавшее народ по прихоти императора или императрицы. Эта империя была способна на величайшие подвиги и столь же ужасные зверства; она толкала людей на созидание и разрушение. Империя, подобно Кевлеренам, не являлась чем-то таким, что можно всегда любить или всегда ненавидеть; ее нужно было любить и ненавидеть одновременно, и подобная невыносимая двойственность отравляла ядом сущность каждого гражданина Хамилая.
Кадберн ненавидел Юнару еще и потому, что она хотела причинить вред Мэддину. Акскевлерен мог бы найти способ убить ее, но его останавливали две вещи: если ему удастся задуманное, принц поплатится жизнью за преступление, совершенное своим Избранным; кроме того, к сестре императрицы невозможно подобраться достаточно близко, ведь она была защищена способностью пользоваться Сефидом, а также Нетаргером, своим Избранным.
Очень жаль, что Мэддин вообще связался с Юнарой. Их роман был страстным, кровосмесительным, жестоким, непреодолимым – именно такими словами и можно было охарактеризовать Кевлеренов. А Мэддин, который так отличался от остальных членов своей семьи, мог помочь себе не больше, чем Юнаре, словно любовь и ненависть к собственному роду брали верх над осторожностью и здравым смыслом.
