— Ливи! — закричала бледная как полотно Эмилия.
Я ринулась по проходу, дергая непослушными пальцами бечевку на свертке. Из-за сильной дрожи они все время соскальзывали. Хотела спросить, как Озриэль, но губы не слушались.
Тишина! Почему такая страшная тишина?
Она растянулась на целую вечность, в течение которой я слышала лишь свое захлебывающееся дыхание и гулкие удары подошв о каменный пол. Наконец я остановилась напротив камеры, не в силах пошевелиться, и сердце пропустило удар. Опоздала. А потом от горы одеял раздался хриплый вздох, и я судорожно прижала ладонь ко рту. Жив!
— Ему гораздо хуже, Ливи, — взволнованно сказала Эмилия.
Я быстро сунула сверток мадам Гортензии.
— Скорее, оболочка внутри.
Гномка в два счета справилась с тесемками и принялась разворачивать пергамент — ей активно помогал Магнус. Я обернулась к великану.
— Пожалуйста, откройте камеру! Позвольте быть сейчас с ним, всего на пару минут, прошу!
Во рту появился соленый привкус, платье на груди все вымокло, и только тогда я поняла, что слезы градом катятся по щекам.
Эол Свирепый молча отодвинул меня, одним точно выверенным движением открыл замок и отступил на шаг.
— Спасибо!
Друзья уже достали оболочку. Она чем-то напоминала маскарадный костюм, но при этом совсем не походила на снятую кожу. Тихо мерцая в полутьме темницы, она виделась нечетко, контуры расплывались, как будто оболочка еще не определилась с окончательной формой. Гномка встряхнула ее, как рубаху после стирки, и указала подбородком на одеяла:
— Уберите их.
Мы с Эмилией бросились высвобождать Озриэля из вороха, скидывая покрывала прямо на пол, но когда я потянулась, чтобы приподнять последнее, раздался стон и хриплое:
— Нет… сам…
— Озриэль, ты слишком слаб, а сейчас каждая секунда на счету.
— Сам… — упрямо повторил он.
— Надо придумать новую поговорку: «упрямый, как ифрит», — проворчал Магнус.
Я закусила губу, но спорить не стала и аккуратно просунула оболочку под одеяло. Озриэль забрал ее и принялся возиться, кряхтя и сдерживая болезненные стоны. От каждого я дергалась и крепче сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Временами он останавливался, чтобы перевести дух.
Мы окружили постель: Эмилия сцепила пальцы в замок, мадам Гортензия прижала сложенные лодочкой ладони к губам, Магнус нервно переступал с лапки на лапку, а я беспрестанно теребила рукав.
— Дайте ему воздуха, — раздался за нашими спинами голос Уинни. — Задушите его своей тревогой.
— Она права. — Я сделала шаг назад, остальные последовали примеру.
В этот момент Озриэль перестал возиться.
— Что такое? — вскинулась я и собралась, несмотря на запрет, отбросить одеяло, но тут оно само отлетело к противоположной стене, и мы зажмурились, потому что смотреть на такое сияние привыкшими к полутьме глазами было невыносимо.
Озриэль медленно, осторожно поднялся на ноги. Он значительно уменьшился в росте, хотя все еще был гораздо выше, чем раньше, и держался неуверенно, словно стоял, согнувшись в три погибели, а не выпрямив плечи. Наверное, прилаживание оболочки еще не закончилось, и он боялся порвать ее неосторожным движением. Ифрит вышел на середину камеры, запрокинул голову, широко распростер руки и прикрыл глаза.
Мы проводили его завороженными взглядами. Он был похож на себя прежнего, если не считать исходившего от тела сияния и размытых контуров. Они подрагивали и расплывались, но с каждой секундой становились все более четкими, приближаясь к телу. Вокруг парила и вихрилась искрящаяся взвесь, постепенно оседая на его кожу, вплавляясь в нее. Отблеск зеленоватого свечения падал на лица Эмилии и мадам, плясал в медной бороде Эола Свирепого, замершего на пороге. Через несколько минут все закончилось, и сияние погасло. Озриэль коротко выдохнул, открыл глаза и обвел нас взглядом, остановив его на мне. На губах заиграла робкая улыбка.
— Только мне показалось, что наш ифрит похож на фею? — осведомился Магнус в наступившей тишине.
Я прочистила горло:
— Все?
— Все, — смущенно подтвердил Озриэль.
Я с радостным воплем подбежала и запрыгнула на него, обвив руками и ногами, тесно прижалась и зажмурилась от счастья. Он так же крепко стиснул меня в объятиях, и на несколько сладостных мгновений остальной мир перестал существовать: в животе порхали бабочки, я слышала только биение наших сердец, мое торопливое и его с замираниями. Озриэль осторожно гладил меня по голове и шептал какие-то нежности на смеси нашего языка и ифритского, зарывшись в волосы. А еще слегка убаюкивал, потому что я всхлипывала, плача и смеясь одновременно.
Наконец я чуть отстранилась и взглянула ему в глаза, провела ладонью по лицу, локонам. Он тоже смотрел на меня — так, словно видел впервые, тем восторженным взглядом, каким только влюбленные умеют смотреть. Нежно провел согнутым пальцем по щеке, снимая слезинку, обрисовал скулу, провел по губам, отчего они тут же стали горячими, и хрипло сказал:
— Ты такая красивая, Ливи, самая красивая на свете.
Я шмыгнула и рассмеялась, вытирая тыльной стороной ладони нос.
— Неправда, я вся зареванная.
— Самая красивая, — повторил он, не отрывая взгляда от моих губ, — как бы я хотел сейчас тебя поцеловать.
— А я — тебя, просто до смерти хотела бы…
— А после этого…
— Я тоже об этом подумала!
— Мы вам не мешаем? — кашлянул Магнус. — А то можем попроситься пока на чай к мадам Лилит. Жарковато тут стало.
Я обернулась и увидела, что рты друзей растянуты в улыбках до ушей. Даже Эолу Свирепому не удалось сохранить безразличное выражение. Мадам и Эмилия стояли, обнявшись и синхронно промокая глаза подолами. Магнус, несмотря на саркастический тон, часто-часто моргал, и бусины глаз подозрительно блестели.
— Не обращайте внимания, соринка в глаз попала…
— Во все четыре пары? — уточнила Уинни.
Паук не удостоил ее ответом.
Я снова повернулась к Озриэлю, всей душой стремясь растянуть это мгновение, и уткнулась носом ему в плечо.
— От тебя так вкусно пахнет.
Сказала и тут же засмущалась, но это была правда: от него веяло свежестью, а еще чуточку теплым молоком — так пахнет от малышей — и чем-то цветочным.
— Новая оболочка, с ними всегда так, — пояснил он.
— Дай нам тоже его обнять! — возмутилась мадам Гортензия, и они с Эмилией, раскрыв объятия, кинулись к нам. Магнус прыгнул сверху.
Началась куча-мала, со всех сторон неслись возгласы, смех, ифрита поздравляли с выздоровлением, хлопали по плечу, целовали в обе щеки (ох, как я завидовала мадам Гортензии и Эмилии в этот момент!).
— Не давите на него, — покрикивал Магнус. — Парень еле-еле выкарабкался не для того, чтобы его тут же задушили.
— Иди сюда, ворчун! — рассмеялась Эмилия и сдернула его за лапку вниз, приобщив к коллективным объятиям.
Внезапно я заметила, что Озриэль морщится.
— Что? Что случилось? — забеспокоилась я. — Только не говори, что новая оболочка не подошла и сейчас лопнет прямо на тебе!
Он хохотнул и тут же подавил гримасу боли.
— Не волнуйся, с ней все в порядке, просто пока не привык. Это из-за ожогов. Они остались под ней… Больно, — признался он. — Очень.
— Ой, — сказала Эмилия и осторожно убрала руки, боясь причинить лишнее страдание.
— Что же ты раньше не сказал! Нет, это я виновата, совсем забыла. — Порывшись в кармане, я выудила каплевидный флакон и протянула ему. — Вот, пей, это поможет.
Надо отдать ему должное, Озриэль сперва послушно выпил, а потом спросил, что было внутри. Из него получится отличный муж.
— Лекарство от госпожи Остиопатры.
Он изумленно уставился на меня, но спросить ничего не успел: зелье приступило к работе. Под кожей начали поочередно загораться синие искристые веточки. Озриэль вытянул кулак, наблюдая, как они вспыхивают и гаснут, поднимаясь от кончиков пальцев. Зелье бежало по жилам и каждой клеточке тела, заживляя, сращивая, успокаивая. Когда оно добралось до сердца, все тело на миг вспыхнуло синей паутиной и снова стало прежним.
