А еще он спас их от волков и явно был не так прост, как могло показаться на первый взгляд.
- По рукам, - согласно кивнул Ругдур, наконец-то убирая меч и протягивая Альдеру руку.
Тот пожал широкую ладонь и долго не отпускал ее, как-то странно глядя в глаза рельму.
- Я искренне рад, Ругдур.
«А когда это я успел сказать ему свое имя?»
Мысль была смутной и равнодушной.
С первыми лучами рассвета за ними явились.
Сильфарина разбудил щелкающий звук повернувшегося в замке ключа. Протяжно, тоскливо, как будто с натужным стоном скрипнули дверные петли, и на пороге появились чьи-то стопы в легких сандалиях. Мальчик даже не нашел в себе сил поднять глаза и осмотреть всю фигуру – просто равнодушно наблюдал за тем, как ноги вошедшего приближаются к нему.
Приблизились, остановились… Крихтайн опустился на одно колено. Сильная рука резко и грубо схватила мальчика за торчащий на макушке хохолок темных волос, рванула вверх. Стиснув зубы от боли, Сильфарин с несвойственной ему дерзостью взглянул на тюремщика сквозь пелену навернувшихся слез. У того на лице читалось явное омерзение. И ненависть.
- Вставай, гаденыш! – Рука отпустила, и в ней остался клок волос, крихтайн поднялся.
Сильфарин локтем оттолкнулся от шершавого пола, пытаясь сесть, но сил было слишком мало, и он с тяжелым вдохом завалился на бок. В глазах потемнело от удара головой о каменную плиту. А тут еще острый носок сандалии ударил мальчика в живот, да так, что дыхание перехватило.
- Я сказал встать! – рявкнул крихтайн, и, не дождавшись исполнения приказа, стремительно нагнулся, схватил за шиворот, рывком поставил на ноги.
Сильфарин пошатнулся, почти жалобно взглянув вниз, на путы вокруг своих лодыжек. Только тогда тюремщик догадался, что они мешают пленнику крепко стоять на ногах, и кивнул одному из вошедших в темницу солдат:
- Развяжи.
Тот неуклюже присел, звякнув об пол лезвием заткнутой за пояс сабли, и завозился с умело сделанными узлами. Пока он там пыхтел, Сильфарин бросил взгляд на крохотное решетчатое окно: оно находилось где-то на уровне его глаз, но через него видна была усыпанная зернистым песком и гравием дорога – и маленький островок высохшей травы. Выходило, что половина темницы расположена ниже уровня земли. Потому и свет сюда почти не проникал, разве что совсем блеклые, совсем скупые лучи. И все же это было хоть что-то, это было так необходимо, так нужно – нужнее воздуха! И пленник жадно ловил взглядом тоненькие струи дневного света, пропуская через себя, чувствуя, как ноги наливаются пусть не большой, но силой, а в голове понемногу проясняется.
- Ну, вперед! Пошевеливайся!
Его погнали к выходу, приставив к спине острие короткого копья. По бокам встали два солдата, и два ножа уткнулись в щеки мальчика, чтобы не вертел головой. Однако краем глаза Сильфарин успел заметить, как тюремщик, освободив Рагхана от цепей, завернул тому руки за спину, подталкивая к двери.
- Куда вы ведете нас?
Вопрос Сильфарина остался без ответа.
Заключенных провели по темному узкому коридору, по обеим сторонам которого были лишь железные двери с увесистыми замками да горели настенные факелы. Возле каждой двери стояло по двое солдат с пиками. Даже без возможности шевелить головой Сильфарин мог видеть лица этих стражников, когда они поворачивались к нему, стремясь излить на него всю свою злобу. И ни у одного – ни у одного! – не было к мальчику жалости. Ни капли.
Он поежился под устремленными на него ледяными взглядами: никогда еще не ощущал он так остро, как же сильно, как люто его ненавидят. Эта ненависть давила тяжким гнетом, пригибала к земле. Эта ненависть отнимала силы.
Но за что?
За что? Может быть, вождь Хакрис соизволит ему объяснить?
Тем временем заключенных вывели из сырого здания, погруженного в полумрак, и яркий дневной свет ударил по глазам. Дыхнуло жарким южным ветром, зной опалил щеки, нос заполнил запах большого города – запах сушеных фруктов, свежего хлеба, лошадей и потных торговцев. Воздух здесь, в отличие от северной части пустыни, по которой волокли Сильфарина воины Файлиса, был влажным и тяжелым – чувствовалась близость реки. Не так обжигал ноздри, зато наполнял легкие, сдавливая их, затрудняя дыхание.
На улице было уже полно крихтайнов. Выстроившись в неровные ряды вдоль дороги, они не отрывали горящих глаз от двух «дикарей». Здесь были прежде всего мужчины, однако встречались и женщины: некоторые вышли из домов, оставив детей на попечение стариков, некоторые позабыли о белье, которое вытряхивали во дворах, некоторые покинули разбросанные почти по всему городу прилавки. Все хотели увидеть, как будут судить людей, и когда процессия свернула к храму Руанны, целая толпа следовала за ней.
- Давай, пошевеливайся, варвар! – прикрикнул на Сильфарина солдат, что шел сзади.
Мальчик ускорил шаг, собирая в кулак всю свою волю, борясь со слабостью, больше всего на свете боясь, что упадет. Не выдержат ноги, крихтайны набросятся, раздерут на части… Нет, это будет глупая и позорная смерть для сына Рунна! Он доживет до суда – и примет смерть, которую выберет для него Хакрис. Да, примет. Но до суда – доживет.
В этот момент улица вновь повернула, и Сильфарин увидел прямо перед собой огромное величественное здание. Оно было построено в виде четырехугольника, расширяющегося от задней стены к фасаду, и на каждом из углов его высилась башня, увенчанная заостренным деревянным куполом. Центральную часть храма украшала колокольня – единственное, что привлекало в облике всей массивной постройки своей суровой и простой красотой. Черные глазницы окон недобро глядели на стекающихся ко входу крихтайнов. От двери веяло холодом, и хоть было невыносимо жарко, этот холод не казался спасительным. Скорее, напротив, могильным.
Каменный колокол пробил три раза.
- Дорогу! Дорогу! – кричал кто-то из солдат, призывая тех, кто пожелал присутствовать на суде, расступиться перед стражниками, погоняющими подсудимых.
- Быстрее, звереныш, - ядовито прошептал воин сзади. – Великая Руанна ждет суда над тобой.
Изнутри здание храма показалось еще больше. Тяжелый свод поддерживали мощные цилиндрические колонны, на которых были вырезаны какие-то имена. Миновав нестройные ряды собравшихся в храме зрителей, осужденные вместе с надзирателями оказались в самом центре огромного зала, видимо, прямо под колокольной башней.
Перед ними возвышался амвон, украшенный мелким южным орнаментом и мерцающими в свете огней камешками агальматолита. Венчала его высокая арка со священными письменами, и через нее видно было дальнюю стену храма и скульптуру женщины из чистого золота, чье красивое, но угловатое лицо было изуродовано длинным шрамом. В занесенной назад правой руке она держала настоящий кривой клинок, влитый в металл, левой рукой опиралась на копье. У ног богини полыхали факелы, освещая жертвенный алтарь из черного камня. На солее, что с двух концов вела от амвона к алтарю, стояли два крихтайна в длинных рясах, по одному с каждой стороны. Служители храма. Губы их беззвучно нашептывали молитвы грозной госпоже Войны.
