Тяжело вздохнув, юноша кивнул:
— На нас напали разбойники. В лесу, недалеко. Они забрали все, что у нас было. И священную реликвию тоже. Но, — он вдруг вскинулся, — их можно найти, упросить, убедить вернуть… Зачем им то, что выше их понимания, что бесполезно не посвященным?
— И долго их будешь искать? — домовой окинул царевича насмешливым взглядом.
— Сколько нужно!
— А у тебя столько нет. Время — странная штука: будь хоть целая вечность, все равно мало, — затем домовой, шаркая, подошел к кикиморе, так и не отошедшей от девушки: — Ну что скажешь, женушка?
Та улыбнулась — одновременно открыто и лукаво, как могут улыбаться лишь духи, а потом повернулась к гостье:
— Молодец, дочка. Дитя — оно свято. Собой можно торговать, им — никогда.
— Так вы мне поможете? — та оторвала заплаканное лицо от груди Лота, чтобы взглянуть на хозяев жилища с недоверчивой надеждой. — Я… Я заплачу вам, заплачу…
— Поможем. Так что прекращай плакать. А то такую сырость развела — того и гляди, водяной припрется, а я с ним в прошлый раз так поцапалась, что ничего хорошего от этой встречи никому не будет.
— Я… — та в страхе принялась утирать слезы, которые, однако же, продолжали катиться из расширившихся от удивления глаз. — Я не буду…
— Ну что, старый, — она повернулась к мужу, — ты иди, запрягай нашу лошадку. А то пешком-то до города путь не близок, кабы не опоздали. Людишки- на расправу больно скоры… Мы же, — она повернулась к девушке, коснулась ее руки, однако на этот раз — в ясном стремлении успокоить и поддержать, — с тобой плату оговорим. Раз уж об этом речь пошла. Чтобы тебе ничего не думалось… Тебе есть куда потом-то идти? — спросила она, но гостья, никак не ожидавшая такого вопроса, не знала, что ответить, и потому лишь растерянно глядела на кикимору.
— Ты из отчего дома совсем убежала, али на время ушла?
— Некуда мне идти, — наконец, поняв вопрос, ответила она. Только какое это теперь имело значение? Если человек, который в мгновение ока стал ей дороже всего мира, умрет, то и ей жить незачем. А если, волей богов, выживет, что ж, с ним она будет счастлива и не имея крыши над головой. Она прежде не задумывалась над этим, но теперь… Конечно, им придется уйти из города, может быть, даже из царства. Ведь для всех он все равно останется преступником, самозванцем… Но это ничего, любое будущее казалось ей счастливым рядом с пустотой смерти.
— Я что спрашиваю, — продолжала кикимора, осторожно обхаживая смертную, не торопясь, боясь вспугнуть ее, и, в то же время, не в силах медлить, — нам с мужем надоело жить в пустом трактире. Стосковались мы по людям, по детишкам особливо… Может, ты согласилась бы?
— Остаться здесь?
— Место это вовсе не проклято.
— Но все говорят… Да и многие, проходившие мимо трактира, видели…
— Это мой муженек старается, страх на трусов наводит. Здесь, конечно, всякие гости бывают. Но уж своих хозяев мы от любой нежити защитим, не сомневайся.
— Но Аль-си…
— Мы можем сделать так, чтобы людишки забыли о его преступлении. Тем более что ничего такого он и не совершил. Станет он для них трактирщиком, сыном прежних хозяев, отцом будущих. Так что и ты со временем со своими родными помириться сможешь. Ну, украл он тебя у отца, так что ж? В купеческой семье все товар. Будет плата внесена — и по рукам ударят.
Девушка задумалась, украдкой поглядывая вокруг. Вообще-то, она ничего не имела против того, чтобы прожить жизнь в трактире. От работы она никогда не бежала. Крыша же над головой, да еще и дело, позволяющее не думать о хлебе насущном — это куда большее, чем то, о чем она могла мечтать. Во только… Если бы дело было лишь за ней. А вдруг Аль-си будет против? Согласится ли остаться? Сможет ли — у него ведь свой путь. Захочет ли — кто она для него?
Она тяжело вздохнула, опустила голову на грудь. Но потом сказала:
— Я согласна, — ради того, чтобы любимый жил, она была готова отказаться даже от него.
— Вот и славно, хозяюшка, — кикимора расплылась в довольной улыбке, затем приобняла ее: — Да не беспокойся ты так. Все будет хорошо. И вообще, запомни: главное женщинам договориться, и тогда мужчинам ничего не останется, как с нами согласиться. И парень твой, после всего того, что ты для него делаешь, никуда от тебя не денется. Да он до самой смерти будет тебе благодарен! Ты же ему жизнь спасаешь!
— Я не хочу, чтобы он был со мной только из благодарности! — решительно замотала головой девушка. — Нет! Или по любви, или не надо!
— Какая ты однако! — женщина взглянула на нее с уважением, а затем одобрительно кивнула: — Ну и правильно, и молодец! Если он своего счастья не увидит, пройдет мимо — и горе ему. А мы тебе такого жениха подыщем — чудо! Будет тебя любить больше жизни, на руках носить…
Та, вздохнув, лишь опустила голову на грудь. Разве ж она могла думать о ком-то другом теперь, сгорая от любви?
— Вот что, — поняв это, решительно прекратила этот разговор кикимора, — скажи лучше, хозяюшка, как тебя звать-величать?
— Карина, — девушка смутилась: действительно, она совсем забыла назвать свое имя. Как она могла? Это ведь невежливо!
— А меня Кира… Карина, Кира, — протянула она, причмокивая, словно пробуя на вкус. — Добрый знак. Раз имена у нас схожие, то и мы сами тоже… — а затем уверенно кивнула: — Сживемся.
— Ну, у меня все готово. Повозка проверена, колеса смазаны, лошадка впряжена, — за их спинами, как из-под земли, возник домовой. Взглянув на жену, обнимавшую прижавшуюся к ней как к матери девушку, он одобрительно кивнул: — Сговорились, значит. Ну и славно, — сказав это, Дормидонт повернулся к Аль-ми, — пошли, добры молодцы. Лошадка у меня резвая, благо лишь внешне животное, а по сути — ветер. Так что быстро доберемся.
— Я с вами! — видя, что юноши двинулись вслед за духом жилища, заспешила за ними Карина.
— Это опасно! — попытался остановить девушку Аль. Мало ли что могло пойти не так. Да и вообще он плохо представлял, что собирался сотворить домовой. Духов на горожан напустить, что ли? А может и призраков. От этой мысли ему становилось не по себе, но останавливаться было поздно. К тому же, он ведь сам попросил духа о помощи.
— Можно и с нами, — тот не возражал, несмотря на недовольные взгляды жены.
— Тогда и я поеду, — кривая усмешка на губах, руки в боки, горевшие потусторонним светом глаза — в этот миг кикимора выглядела жутко — лишь тень человека, а суть — нежить.
— А поезжай, — домовой лишь хмыкнул. — Для дела все сгодятся. Только впереди судьбы не беги.
— Не буду, муженек, — ее улыбка стала теплее, в ней появилось что-то от веселья. Вот только было достаточно одного взгляда на женщину, чтобы понять: кому-кому, а врагам будет не до веселья.
