— Прекрати, а…
— Молчи, смерд, — неуверенно вполголоса сказал рыцарь.
— Я не смерд, я купец.
— Ну, тогда — молчи, купец.
— Я и молчу. Это ты все ширкаешь, да ширкаешь. На кого собрался, рыцарь?
— Да какой я теперь рыцарь? — ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик. — Рыцари — они подвиги совершают, драконов убивают, принцесс спасают… Ну, или просто девиц, которых драконы страсть как любят, — ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик. — А я сижу тут какой уж день…,- ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик. — Пиво это вот пью. Фу, гадость какая… Деревенщиной скоро пропахну.
— Ты скрести-то свою железяку перестань, да объясни, в чем дело!
— Дело, спрашиваешь? А нет больше никакого дела. Кончились драконы.
Ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик…
— Так зачем тебе меч тогда? Что ты к нему привязался-то?
— А без меча я вовсе не рыцарь. Что я за рыцарь — без меча?
— Ну, знаешь ли… Рыцарь без меча — это практически то же самое, что рыцарь с мечом, — пожал плечами купец. — Только без меча…Если он рыцарь.
Купец обстоятельно закатал рукава, наклонился, понюхал напоказ поставленную перед ним закопченную доску с ароматной коричневой горкой жареного седла молодого барашка под хреном со сладкой горчицей, отрезал кусок, подцепил его двузубой вилкой, макнул в острый пахучий соус, положил в рот и замер. Глаза его подернулись слезами, одна даже скатилась по гладко выбритой щеке и затерялась в роскошных усах, достающих кончиками до бакенбардов.
— М-м-м… Хорошо как, — прошептал купец. А потом, уже нормальным голосом, спросил:
— Так что, выходит, вы, рыцари, сами себе жизнь испортили?
— Как это?
— Ну, махали этими своими железяками, головы рубили — вот и не стало драконов. Так? Логично?
— Логично, — грустно кивнул рыцарь, макнув кончик длинной, заплетенной в плотную косицу, бороды в кружку с пивом. — Логично, да не исторично. Нас, рыцарей, всегда было столько, сколько нужно. Одни погибали, другие приходили им на смену. Иногда погибал дракон, но всегда находилась новая тварь. И принцессы ведь не перевелись в мире…
— А что же тогда с драконами?
— Последний умер у меня на руках. Понимаешь? Он умер! И я вот этими самыми руками закрывал его глаза! Огромные золотые глаза умнейшего из чудовищ в мире!..Я не убивал его! Нет! Он умер сам. И он был последним… Рыцари есть, а драконов нет — представляешь себе эту картину? Зачем теперь рыцари? С кем драться? От кого спасать принцесс? Разве только — друг с другом? Пока не перебьем сами всех, и не сойдутся в последнем бою два последних рыцаря?
Ш-ш-шик — шоркнул он опять камнем по лезвию и отложил его в сторону, разведя руками в извинении.
— Хм…,- поковырял в зубах вилкой купец. — А чего ж они все умерли-то? Всегда же были — а вдруг и не стало? Что, всех? Всех… Хм… Вроде, и звезда новая не загоралась, и морозов очень уж сильных не было… Может, съели что не то? Кстати, барашка рекомендую — очень у них сочно и забористо получается.
— Съели не то? — вскричал рыцарь, вскакивая с места. — Съели не то? Драконы — съели не то? Да ты знаешь, чем кормились драконы?
— Ну, там… Кого поймают, того и едят, наверное. Дикие звери, одним словом. Иногда коровку унесут, иногда — быка.
— А еще? Ну? Вспоминай, купец, вспоминай! Кого отдавали драконам, чтобы не хулиганили, чтобы не разоряли села? Чтобы коров и быков не таскали? А?
— Девок красивых, — причмокнул купец жирными губами. — Но это ж легенда — нет?
— Легенда… Девок… Девственниц ему отдавали. Понимаешь, дев-ствен-ниц. Драконы — они же не нашего мира, они мясом не питались. И разор устраивали только с одной целью — чтобы девственниц приводили им…
— Так они, э-э-э… того-с?
— Дурак ты, купчина, хоть и грамотный. Драконы питались самой девственностью. И девушка, которую отдали дракону, росла с ним рядом, а он кормил и оберегал ее. Если принцесса — тут мы приезжали, рыцари. Был честный бой. Отбор был, понимаешь? Самые умные, самые сильные — выживали. И жили они себе, и жили… Красивые. Золотоглазые. Летучие. Умные. Пока рядом с ними была девственность…
— А-а-а… Дак, у нас же это… Как его там… Сексуальная революция. Вот.
— Вот и не стало больше драконов. Вместе с девственностью. И не станет скоро рыцарей.
Ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик…
Все принцессы — прекрасные.
А чтобы не забывал об этом окружающий народ, принцессы всегда носили небольшие легкие короны о трех зубцах, украшенных бриллиантами, красиво сверкающими в солнечном свете. Сама корона делалась из витой серебряной проволоки, а кроме бриллиантов еще по ободу вставляли несколько крупных рубинов, но ни в коем случае не изумрудов, чтобы отблески на принцессины щеки были розовыми и красными, но никак не зелеными.
Вторыми по прекрасности во всех королевствах были всегда матери принцесс. Корону они не носили, а надевали на голову поверх стандартного цветного однотонного шелкового платка красивую диадему с огромным изумрудом посередине.
Отцы принцесс были храбрыми рыцарями в юности, а в зрелом возрасте именовались мудрейшими мужами. По королевской своей должности они носили тяжелые золотые короны в виде верхушки крепостной башни, изукрашенные самыми разными каменьями. Но это только во время официальных приемов. Обычно же они покрывали голову легкими бархатными шапочками, стараясь только, чтобы они не были похожи на береты. Береты были признаком вольных профессий, бедных и безобразных в своей бедности.
Все женщины в королевствах всегда носили головные уборы. Непокрытая голова вызывала брезгливую оторопь и поиск взглядом ближайшего стражника — что за непонятное такое тут ходит? Именно непонятное, потому что как было понять, насколько красива женщина, если нет на ней установленного обычаем и законом головного убора?
Вот видишь ты еще издали трехлепестковую корону в бриллиантах, и можешь сразу хвататься за сердце (за свое, дурак!), закатывать глаза и шептать, что она, носительница короны, прекраснейшая в королевстве. Никогда не ошибешься.
Видишь диадему — и можешь начинать светский разговор с похвал прекрасной дочери.
Если простой серебряный обруч удерживает расшитый плат — это красавица.
Если заморский головной убор со смешным названием "кика" — любезная взгляду.
Если короной связаны косы и покрыты сверху сеткой с мелкими жемчужинами в узлах — простушка, но очень симпатичная.
Все ясно с самого первого взгляда.
А что можно сказать вон о той, стоящей у кареты с непокрытой головой? Ну? Что это такое — на голове ничего, кроме своих волос? Густых рыжих волос, отливающих в свете утреннего солнца начищенной медью. Даже с искрой, как у начищенной меди. И глаза. Вот только и видно — глаза и волосы. Волосы — в медь, глаза — в изумруд. Зеленые, прозрачно-темные, как морские волны, как глубина, в которую затягивают русалки неосторожных мореходов. И кожа. Белая кожа с маленькими коричневыми пятнышками…
