— Да! — крикнула она. — Вот так мы играем. А теперь давай ты.
Джой собиралась спросить: «Что давать?» — но ялла уже исчезла. В голове ее Турик, наблюдавший за ними с берега, разгоряченно крикнул: «Догони ее! Ну, давай!». Джой окинула взглядом поверхность воды, углядела совсем рядом дорожку серебряных пузырьков и нырнула.
Ручейная ялла метнулась ей навстречу, мускулистая, гладкая, обтянутая почти чешуйчатой кожей. Удирать она не пыталась, но выкручивалась и кувыркалась, выскальзывая из рук Джой, счастливо урча и булькая, по временам обращаясь в стремительный, неодолимый водоворот, утягивавший Джой на дно. Она могла оставаться под водой дольше, чем Джой, но всегда, по малейшему знаку, отпускала ее и всегда следила за тем, чтобы удерживать свою силу и проворство в отпущенных Джой пределах. Обе плескались, смеялись, вопили, умолкая лишь когда искали одна другую под водой, и Турик, следивший за ними с берега, время от времени задремывал на росшем между камней плотном желтом мху.
Джой и понятия не имела, сколько проплавала она с ручейной яллой. Угомонилась она, только когда сил у нее совсем уже не осталось, так что Джой просто плюхнулась на отмель, передохнуть. Ялла, ровно дыша, прилегла рядом, коснулась груди Джой, потом своей.
— Теперь мы сестры, — сказал она.
Джой заморгала.
— Правда? Здорово. Всегда хотела сестричку а получила дурацкого брата, Скотта…
— Сестры, ты и я, — повторила ялла. — Если будет что-нибудь нужно, ты только приди сюда и позови.
— Хорошо, я так и сделаю, — отозвалась Джой. — А если я тебе понадоблюсь…
Она примолкла, вспомнив ступни яллы.
— Все, мы сестры, — сказала она. — Буду знать.
— Да, — сказала ручейная ялла. — Ну, пока.
Она еще раз коснулась Джой и себя, а потом соскользнула на глубину и исчезла, даже не взволновав воду. Джой еще долго сидела, глядя на поток.
Уже одетая, встряхивающая волосами, чтобы те просохли, Джой спустилась с Туриком с гор. Они приближались к равнине, на которой происходила скачка, когда Джой увидела далеко впереди белого стоявшего в тени огромного валуна единорога. Даже на таком расстоянии она узнала его глаза.
— Индиго! — закричала она. — Индиго, подожди!
Белый единорог поколебался, он даже сделал шаг им навстречу, но потом развернулся и в два прыжка скрылся из виду. Джой хотела было еще раз окликнуть его, но не окликнула, обняла Турика за шею и сказала:
— Одно могу про вашу Шейру сказать. Все исчезают прямо на глазах.
— Я — нет, — горячо отозвался Турик.
Джой прижалась щекой к его голове.
Она честно намеревалась в тот же день отправиться домой. Даже когда Турик легким галопом скакал, возвращаясь в Закатный Лес, она обдумывала слегка отличающиеся одна от другой истории, которые станет рассказывать родителям, учителям, Би-Би Хуанг и Абуэлите — ой, а Абуэлите, может, и стоит рассказать как все было на самом деле? — в случае, если ее все-таки хватились. Однако время проскальзывало мимо с таким неуследимым лукавством, что Джой по большей части чувствовала себя как в те утра, когда она просыпалась в темной еще спальне и, взглянув на часы, с невыразимым наслаждением понимала, что до школы остается целый час, а то и два. В такие утра она видела самые лучшие, самые странные свои сны, однако и будильник неизменно трезвонил в них с особым злорадством, и сама она до конца дня ощущала себя немного не в своей тарелке. Дни, проведенные ею в Шейре, походили на эти рассветные сны, во время которых некий маленький уголок сознания прислушивался, ожидая, когда затрезвонит будильник.
— Я знаю, что мне следует тосковать по дому, — сказала она, разговаривая с Ко, — да только трудно тосковать по нему, когда не знаешь, проснулась ты уже или нет.
И как в тех снах, дни в Шейре не делились на часы, минуты, секунды. Нередко она бродила по лесам с Ко и другими тируджа. Сатир по-прежнему называл ее «дочуркой», относясь к ней, как к своей подопечной и ученице во всем, что касалось Шейры. Многочисленные двоюродные братья и сестры его — каждый тируджа, с которым знакомилась Джой, похоже, приходился родственником всем остальным, причем родство их было настолько запутанным, что даже Ко не мог толком его объяснить, — все до одного, без колебаний, признали ее и принимали как свою. Джой с наслаждением поглощала плоды, ягоды, клубни, коими питались тируджа, и даже попробовала, хоть и с опаской, черную бурду, которую они изготавливали, кажется, из всего, способного быстро перебродить. Те, что помоложе, хлебнув ее, впадали в буйство, однако Джой почти сразу стала чувствовать себя в присутствии любого сатира так же легко и спокойно, как в обществе самих единорогов. Как-то раз Ко не без гордости объявил ей: «Мы, тируджа, похожи на Древнейшего, отчасти. Мы видим во всех направлениях сразу — впереди, сзади, там, здесь, — и он, помолчав, прибавил: — Мы правда живем не вечно. Думаю, это хорошо, я так думаю».
По временам она целые утра, или вечера, проводила с ручейной яллой. Они плавали вместе, играли в подводные прятки, дремали на солнечном бережку; русалка, как и обещала, обучила Джой ловить голыми руками рыбу. Яллу, правда, несколько озадачивало, что Джой, изловив рыбешку, не съедает ее, но отпускает, чтобы с восторгом ловить снова. Но больше всего, если не считать плавания, ялле нравилось рассказывать длинные, запутанные истории о страшных бурях, охотах, битвах и пиршествах, истории, которое ее мирное племя слышало от ялл речных, — ну, и еще слушать рассказы о чужом, диковинном мире, лежащем за Границей. Понять, что такое компьютер, магазин или торговля недвижимостью, она была не в состоянии, но слушала о них с удовольствием. Что такое братья, она тоже никакого представления не имела, и тем не менее сделала несколько леденящих кровь, но весьма увлекательных предложений касательно Скотта.
И все же, лучшими в Шейре днями были те, которые Джой провела в обществе единорогов. Спала она обычно, втиснувшись между Туриком и его матерью, Фириз, принадлежавшей, как выяснила Джой, к племени единорогов морских, ки-линов. «Лорд Синти происходит из небесного племени, ланау, — объяснила ей Фириз. — Каркаданны это каркаданны, земля и камень. Мы сотворены не одной и той же рукой, но всем нам была дана для обитания Шейра. А уж остальное мы сделали сами».
Третьим единорогом, с которым Джой познакомилась тогда же, когда и с Синти и Фириз, сизым, изящным, элегантно безмятежным, была Принцесса Лайша, дочь Синти. Она была молчаливее прочих, молчаливее даже своего отца, и все-таки Джой с самого начала чувствовала себя с нею уютнее, чем с остальными, хотя почему — сказать никак не смогла бы. Они часто прогуливались вдвоем по Закатному Лесу — перед самым рассветом или ночами, пахнувшими слишком хорошо, чтобы ложиться спать. Под звездным небом музыка Шейры всегда казалась более близкой и ясной, особенно в обществе единорога.
