– Куда ты хочешь пойти? – спросила Вирджиния.
– Мне все равно, – ответила ей мать. – До чего ты себя довела! Ты ведь просто дрожишь от холода! Тебе нужно пройтись и хоть немного набраться сил.
Они гуляли в течение нескольких часов, кружа по безлюдным темным улицам меж окоченевшими угрюмыми зданиями, присыпанными снежной пудрой. Вирджиния стала пересказывать госпоже Геймли свой сон.
– Девочка показалась из озера и захлопала в ладоши? – неожиданно перебила ее госпожа Геймли.
– Ничего подобного. Там была только вода. Я увидела ее потом, когда она уже стояла в темном подъезде.
– Ты думаешь, что этим ребенком, в твоем сне, была Эбби?
– Ну а кто же еще? Что еще мог означать этот сон?
– Он мог означать только то, что и означал. В этом мире не следует руководствоваться снами, поскольку они скорее являются воротами, ведущими совсем в иной мир.
– И что же?
– Успокойся. Ничего страшного не произошло.
– Мама, – еле слышно пробормотала Вирджиния, – Эбби вот-вот умрет, а вы с Хардести, словно какие-то мистики, только и делаете, что бродите по улицам… Я отказываюсь тебя понимать. Неужели ты думаешь, что меня расстроил этот сон?
– Вирджиния, – сказала госпожа Геймли, пытаясь обнять свою дочь.
– Нет-нет, мама, только не надо меня жалеть!
Старая женщина взяла дочь за руку, и они молча направились в сторону госпиталя. Они шли молча, прислушиваясь к шуму ветра и звону церковных колоколов.
В маленьком скверике в Челси они увидели заметенный снегом памятник воинам, погибшим на фронтах Первой мировой войны. На его пьедестале виднелась надпись: «Памяти героев Челси».
– Ты помнишь эту статую? – спросила госпожа Геймли.
– Нет, – смущенно ответила Вирджиния.
– Когда ты была совсем еще маленькой, мы приехали в город, для того чтобы встретить отца, который должен был вернуться с войны. Неужели ты этого не помнишь?
– Совершенно не помню.
– Мы еле-еле сюда добрались. Прожили же мы в городе несколько месяцев. Очень многие солдаты погибли, но их семьи были оповещены об этом телеграммами. Мы же никаких телеграмм не получали и поэтому считали, что Теодор жив. Все эти месяцы мы жили в Вест-Сайде, возле реки на окраине Челси. Иногда мы с тобой гуляли по этому парку. Ты говорила другим детишкам, что здесь живет твой папа. Он так и не вернулся. Погиб за несколько месяцев до этого…
– Откуда же тебе это стало известно?
– Узнав о возвращении их дивизии, мы поспешили в порт. Ты была очень возбуждена и не выпускала из рук букетика, который хотела подарить своему папе, даже после того, как мы узнали о его смерти. Я смогла забрать у тебя цветы только ночью, после того как ты заснула. О гибели Теодора нам сообщил Гарри Пенн.
– Гарри Пенн?!
– Он командовал полком, в котором служил твой отец. Все уроженцы Кохирайса служили в одной части. Глядя на тебя, он заплакал. Неужели не помнишь?
– Конечно же нет, – грустно покачала головой Вирджиния.
– Он никогда не напоминал тебе об этом? Вы ведь знакомы уже несколько лет, верно?
– Теперь-то я понимаю, почему он мне все прощал…
– Ты была такая счастливая, а он должен был сообщить тебе о смерти отца. Это произошло в самом начале лета. Ты тут же заболела и выздоровела только с приходом зимы. Тебе хотелось поскорее отправиться к папе. Я хотела того же, но у меня на руках был маленький ребенок…
– Но почему же Гарри Пенн никогда не говорил со мной об этом?
– Значит, на то у него были причины. Нам не дано знать всего. Никто не заставляет нас раз за разом вспоминать все то, что было с нами прежде, никто не дает нам пожизненных гарантий и не представляет нам готовых схем и точных решений, избавивших бы нас от блужданий во мраке. На деле все эти решения ничего не стоят. Люди, которые захотят понять все и вся и взять этот мир под свой контроль, станут жертвой того, что будет казаться им несущественным. Они будут выглядеть жалкими шутами…
– Они выглядят так уже сейчас.
– Ладно, Вирджиния, – вздохнула госпожа Геймли. – Все мы можем ошибаться. Помни, ты все еще жива. Возможно, тебе не удастся спасти своего ребенка, но это не значит, что ты не должна его спасать. И делать это ты обязана не только ради Эбби. Это твой долг.
Снег падал крупными хлопьями, которые с мягким шорохом кружили по небу, и мать обняла свою дочь.
Вначале о пожаре ничего не знали даже в полицейском управлении. Люди, находившиеся на смотровых площадках огромных, в милю вышиной, башен, видели столбы огня где-то у горизонта и по привычке не обращали на них ни малейшего внимания, считая, что пожарная ситуация в городе не вызывает опасений, поскольку находится под полным контролем.
Официальные лица также не замечали огненных столбов, поднимавшихся над трущобами, ибо их вниманием теперь безраздельно владел Джексон Мид. Трущобные жители успели привыкнуть к пожарам и поджогам, однако на сей раз огненные столбы поднимались куда выше и их было куда больше, чем обычно. В то время как все прочие обитатели Нью-Йорка прятались от холода в своих комфортабельных домах и квартирах с беззаботно игравшими детьми и собаками, спавшими возле каминов, на город наступала незримая армия, обращавшая в пепел и прах его улицы и дома.
После Рождества прошло два дня. Молодые мужчины и женщины беззаботно танцевали в «Плазе», подъемники с ревом сновали по строительной площадке, на автострадах Бруклина и Квинса гудели тысячи машин, заводы продолжали свою ритмичную работу. Недремлющие юристы рылись в грудах распоряжений и правил, обосновывая необходимые решения. Глубоко под землей ремонтники вели нескончаемую войну с трубами и кабелями, обеспечивавшими город светом и теплом. Они двигались с неутомимой решимостью танкистов, управляющих тяжелой техникой, пытались проворачивать огромные десятифутовые гаечные ключи, бесстрашно взирали на разрывы снарядов, прорывали ход за ходом, вели за собой по темным туннелям батальоны рабочих, освещая себе путь шахтерскими лампами. Наряды полиции носились с вызова на вызов, биржевые брокеры держали в каждой руке по шесть телефонных трубок, ученые, стараясь не отвлекаться, корпели над своими трудами. Женщины в белых и розовых платьях кружили в объятиях мужчин в строгих черных костюмах и в белоснежных рубашках по «Плазе». Лысеющие виолончелисты с тонкими усиками и на удивление развратными лицами наполняли музыкой зал с мраморными колоннами, что был украшен розовыми и золотыми лентами, гроздьями свисавшими с колонн и с потолка. На спинки кресел были наброшены прохладные на ощупь норковые шубки. Мимо здания клуба чинно проезжал экипаж за экипажем, северный ветер позванивал заиндевевшими ветвями деревьев. Никто не понимал того, что всему этому веселью вот-вот должен был прийти конец.
