— Корову не забудь подоить, — бросил через плечо баннерет. Теперь, пожалуй, можно было выпить.
* * *
Бертран улыбался, сжимая между пальцев гвоздику, оброненную когда-то Эммой и бережно хранимую им между листами Часослова. Она не знала, что он её поднял, и он радовался тому, что она об этом не знает.
Теперь он жил в Форрестере: старая баронесса пригласила его провести зиму у них, а он не нашёл причин для отказа. День его был заполнен службами, душеспасительными беседами с хозяйкой… и Эммой. Живя с ней под одной крышей, дыша тем же воздухом, которым дышала она, Бертран особенно остро чувствовал, насколько сильна его привязанность к этой женщине. Он радовался тому, что Эмма не избегает его, не противится их "случайным" встречам, касаниям рук и тешил себя надеждой, что будущее будет принадлежать только им.
Хрупкое сокровище было убрано, а сердце наполнилось светом и теплом: до него долетел голос Джоан. Она влетела в комнату, словно ураган, розовощёкая, с блеском в глазах, и сразу же обрушила на него поток ничего не значащих новостей, а он смотрел на неё и думал о той ответственности, которую взял на себя, найдя ей мужа. Будут ли они жить в согласии, поселится ли в их доме мир?
— Где сейчас твоя мать? — спросил Бертран, ласково погладив её по голове.
— На кухне, чистит рыбу.
Он немного поговорил с Джоан, дал ей пару наставлений и, решив, что для поддержания здоровья ему не лишним будет выпить стакан молока с куском вчерашнего пирога, спустился вниз.
Эмма сидела на перевёрнутом бочонке и, ловко орудуя ножом, потрошила заготовленную на зиму рыбу. Перед ней было два таза — один с нечищеной рыбой, другой — с той, которой предстояло сегодня пойти в пищу. У ног Эммы пузатая кошка подъедала оброненную требуху.
Он остановился в дверях, наблюдая за её естественной грацией, любуясь её простым платьем, перепачканным в рыбе и свином жире передником, её сколотыми на затылке волосами. Думая, что никто из посторонних её не увидит, Эмма была без головного убора — её аккуратно сложенный горж лежал на столе, наполовину завёрнутый в полотенце.
Кухарки не было, служанок тоже; они были на кухне одни.
— Приятно видеть, когда с такой тщательностью соблюдают дни поста, — громко сказал Бертран; он не хотел, чтобы она подумала, будто он тайно следил за ней.
Эмма вздрогнула и нечаянно поранила палец. Засунув его в рот, она торопливо ополоснула свободную руку и поискала глазами горж.
— Он на столе, — услужливо подсказал священник.
— Простите, святой отец, я сняла его, потому что боялась испачкать.
— Ничего страшного, Вы ведь были одни… Вы поранились?
— Пустяки! — махнула рукой Эмма, надев головной убор.
— Дайте я посмотрю, — настаивал Бертран.
— Да там царапина, святой отец! И кровь уже не идёт.
Она всё же подала ему пропахшую солью и рыбой руку. На одном из пальцев была наискось срезана кожа, и кровь мелкими каплями сочилась наружу.
— Вам следует перевязать его, — посоветовал священник, не выпуская из рук её ладонь.
— Не стоит, сейчас пройдёт.
Когда она отвернулась, чтобы взглянуть, не стащила ли кошка рыбу, он не удержался и воровато коснулся губами её пораненного пальца.
— Что Вы делаете, святой отец? — удивлённо спросила Эмма, отдёрнув руку.
— Это чтобы остановить кровь, дочь моя, — пересилив волнение и страх, ответил Бертран. Лишь бы она не ушла, лишь бы не обиделась!
— Вы что-то хотели, святой отец?
— Да. Кусок того пирога, что так удался вчера Вашей кухарке.
— Смотрите, святой отец, не впадите в грех чревоугодия! — шутя, погрозила ему Эмма.
— Не беспокойтесь, я самую малость! — рассмеялся в ответ священник; на лбу у него выступил холодный пот. — Пирог-то скоромный.
Когда Эмма отрезала ему пирог, с охапкой дров вернулась кухарка. Не боясь уже, что вдовствующая баронесса будет расспрашивать его о причинах недавнего необдуманного поступка, Бертран поспешил завести разговор, который заинтересовал бы обеих собеседниц.
День прошёл спокойно, и Бертран уже готовился отойти ко сну, когда мир его тесного уголка был нарушен появлением Мэрилин. Простоволосая, в расстегнутой котте без рукавов и сползшей на одно плечо рубашке, она застыла у перегородки со свечой в руках, не решаясь ни войти, ни уйти обратно.
— Что-то случилось? — забеспокоился священник, ища пояс от рясы.
— Нет, — сдавленно ответила Мэрилин.
— Не стойте там, Вы простудитесь. — Только сейчас он заметил, что она в одних чулках.
Мэрилин пожала плечами и вступила на камышовую циновку. Поставив свечу на стол, она провела рукой по волосам и искоса уставилась на Бертрана; ему стало не по себе под её взглядом.
— Что же привело Вас сюда в такой поздний час?
— Вы. — Мэрилин подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Кто-то прислал Вас? Чья-то душа нуждается в моей помощи? — пытался разговорить её священник.
Она покачала головой и провела рукой по лбу.
— Тогда в чём же дело, дочь моя? — недоумевал Бертран.
Мэрилин закрыла лицо руками и сделала шаг назад:
— Мне не следовало приходить, святой отец. Я… я лучше пойду.
— Вас что-то тревожит?
— Любовь, — чуть слышно прошептала она. — Она следует за мной попятам, заполняя дни и ночи. И грех. Я солгала Вам на исповеди, святой отец!
— Солгали? — нахмурился священник.
— Да, и солгала бы ещё раз, столько, сколько потребовалось! — Девушка решительно шагнула к нему. — Солгала, лишь снова увидеть Вас! Простите, простите меня, святой отец!
Она упала на колени и распростерлась перед ним на полу.
— Разве я не красива, разве не молода? Почему Вы не можете любить меня? Неужели Богу противна любовь и любезен вызванный запретами грех? — страстно шептала Мэрилин. Она на коленях ползла к ошеломлённому Бертрану, простирая к нему молитвенно сложенные руки.
— В Вас вселился дьявол! — Священник осенил её крестным знамением. Она поймала его руку, поцеловала и прижала её к щеке.
— Если я одержима, то только Вами. С того самого дня, как я увидела Вас, мир поблек для меня. Спасите же меня, святой отец! Одно Ваше слово — и на небе снова взойдёт солнце!
По щекам её текли слёзы и стекали по его пальцам. Ему вдруг стало жаль её, эту унизившуюся ради него девушку, которая, наверное, действительно его любила. Но что же он мог ей ответить?
Бертран осторожно отнял от её щеки ладонь и, подняв на ноги, усадил Мэрилин на единственный, помимо кровати, предмет своей мебели — старый табурет.
— Утрите слёзы, — ласково попросил он.
