Приподнялся на локте, заглянул в лицо спящей. Вильяра тихонько посапывала, подложив ладошку под щёку и не пробудилась от его взгляда, а лишь улыбнулась уголком губ. Знала, кто на неё смотрит, и была этому рада? Он вздохнул, откидываясь обратно на подушку: рваная аура и осунувшееся лицо в отблесках склянки со светляками — мало вдохновляющее зрелище. Да, Ромига не любитель умирающей красоты: всех этих чахоточных румянцев, прозрачной бледности, обведённых тёмными кругами печальных глаз. Когда он встречает такое, ему хочется это добить, исцелить или поскорее пройти мимо, других желаний оно не вызывает. Вильяра ему дорога, как никто другой вне дома Навь. Потому её — исцелить. К тому же, она ему кое-что обещала.
***
Вильяра сквозь сон улыбнулась своему воину. Почуяла, что он вернулся — и дремлющим рассудком сразу поверила, что теперь с ними обоими всё будет хорошо. По крайней мере, с ними может быть хорошо. Может! Хотя бы, может.
Вернулся он битый, но не сильно: ничего такого, с чем не справился бы сам. А пока справлялся, с ним происходило… Вот прямо сейчас произошло нечто очень важное и правильное.
— Ромига? — наедине ей всегда хочется звать его настоящим именем. Сегодня захотелось, как никогда. — Где ты был?
— О, какой интересный вопрос, Вильяра! Желал бы я это знать! Мудрый Гунтара попытался вернуть меня домой. Получилось — странно.
— Расскажешь?
— А расскажу, пожалуй. Занятная выйдет сказочка.
Вильяра чувствует, что ему совсем не «занятно», а очень-очень не по себе. Однако повествует он о своих похождениях с непринуждённостью бывалого путешественника. Иногда ему не хватает слов, и колдунья не всё понимает. Как так вышло, что он услышал сказки, но не смог расспросить сказителя о своих сородичах, которые куда-то пропали? Ах, он не ушами слушал, а держал в руках слова, запечатлённые в книгах?
Да, кое-кто из мудрых, не полагаясь на память, делает заметки о важнейших событиях и соотносит их с положением светил. Охотники зарисовывают на стенах пещер и быль, и сны. В иных мирах тоже умеют подобное: Вильяре как-то приснились тонкие белые листы с рисунками, сшитые в стопку. На тех рисунках кое-где были закорючки, которыми чужаки обозначают речь. Тот, чьими глазами смотрела сновидица, умел их читать.
Вот и Нимрин-Ромига прочитал сказки о своих сородичах. А Дóма Иули он в обычном месте не нашёл. Глядит теперь в потолок, гоняет желваки по скулам…
— Ромига, мы обязательно отыщем твой дом, — говорит ему Вильяра. — Мне сказывали, бывают миры-двойники, миры-призраки, миры-наваждения. Даже умелые сновидцы плутают среди таких. Но мы найдём твой дом, обязательно!
— Мудрый Гунтара провёл целый обряд.
— Ну и что? Ты лучше-ка вспомни, не заклял ли ты себе обратную дорогу? Не запер ли дверь, уходя? Не замёл ли следы? Может, ты не собирался возвращаться домой? Может, не желал, чтобы тебя нашли твои сородичи?
Он напрягся, как натянутая тетива, уши заострились.
— Я не помню всего. Кажется, я… Я уводил душекрада прочь. Ото всех, на кого он меня натравливал. Ото всех, кто был мне дорог. Уводил туда, где он попадёт в ловушку. Где встретит самого страшного своего врага и умрёт от его руки поганой смертью.
— Это было такое заклятие?
— Да… Вроде заклятия. Мы долго строили его вдвоём со стариком…
Нимрин зажмурил глаза и скрипнул зубами, будто от боли — нет, от злейшей досады.
— Я всё-таки не вернул старику обещание! Не. Вернул. Эсть'ейпнхар.
Вильяра долго ждала, пока он снова заговорит. Не дождалась, тихо переспросила:
— Ты не вернул ему обещание, и что?
— Я убил его этим, почти наверняка.
Вскинулся. Сел, подтянув колени, спрятал в них лицо. Он уже сидел так в день их знакомства, но в этот раз Вильяра не стала набрасывать ему шкуру на плечи. Целительское чутьё, чутьё мудрой велело его вовсе не касаться.
— Этот старик был твоим другом?
— Он считал меня своим другом и учеником. А я сделал его разменной фишкой в игре со смертью.
Иули снова надолго замолчал, и Вильяра молчала рядом. Ей же нечем утешить горе чужака о другом чужаке! Кабы речь об охотнике, она могла бы вопросить стихии и прояснить судьбу…
— Я подставил Семёныча под удар, как потом подставил Латиру. Я и тебя подставил Онге.
— Я пока жива, — тихо рыкнула колдунья.
Он развернулся мгновенно, словно подкаменник. Заглянул ей в глаза. Ничего не сказал, только зрачки высверкнули снежными искрами.
— Я жива и буду жить, — со всей возможной твёрдостью сказала она. — Ты, Нимрин, поможешь мне исцелиться. Собери бродячие алтари в круг, как Онга в Пещере Совета.
— Как Онга? Я? После песни Равновесия? Ты не рехнулась, Вильяра?
Кажется, она слишком круто загнула: ещё немного, и её начнут убивать. Мотнула головой, горько усмехнулась.
— Собери их не как Повелитель. Не в Пещеру Совета и не в Дом Теней. Дозовись своего Камня под небом. Остальные явятся следом за ним, и мы с тобой сможем войти в круг. Там я обрету либо исцеление, либо смерть.
— Либо-либо? — он смотрел на неё оценивающе.
— А иначе я просто не доживу до тёмных лун.
— Допустим. И как мне дозваться этого Камня?
— Он знает тебя. Значит, он явится сам, когда ты будешь особо нуждаться в колдовской силе. А чтобы выманить его под небо, мы не останемся в доме, а отправимся в странствие. Сразу, как только я разберусь с Аю. Скорее, пока зима ещё не слишком сурова, а я держусь на ногах.
— Вильяра, ты зовёшь меня идти куда-то — или куда глаза глядят?
— Куда глаза глядят, но пока по угодьям Вилья. Альдира сказал мне, алтари не уйдут далеко от места, где недавно отведали крови. И от того, кто их прикормил.
— Ладно, допустим. Камни явятся, мы войдём в круг, ты найдёшь там исцеление или смерть. А я?
— А ты просто войдёшь и выйдешь, обретя силу. Как из обычного круга.
— Вильяра, ты сама уверена в том, что ты сейчас сказала?
Она чуть помялась под его недобро-пристальным взглядом и честно ответила:
— Нет. В круге алтарей наши судьбы будут в наших руках: больше в твоих, чем в моих. Альдира мне так сказал, когда я спросила его о тебе. А дальше он объяснять отказался.
— То есть, твой Альдира отправляет нас ловить бродячие алтари «на живца», как первые мудрые? Меня назначает ловцом, а тебя — «живцом»? Добро же!
Он ухмыльнулся так, что Вильяра шарахнулась, едва не упав с лежанки. Будто увидела в чёрных глазах свою смерть, и смерть жуткую. Однако Наритьяры её закалили: не упала, не сбежала — спросила, и голос дрогнул лишь самую малость.
— Ты-то откуда знаешь про первых мудрых?
— Рыньи кое-что сказывал, и мне стало любопытно, как у вас было на самом деле. Лежал, болел, вспоминал. Вспомнил, что знают об этом Тени… Нет, не расскажу.
***
И так-то наговорил лишнего, напугал её. Сгоряча наговорил, не подумавши. Как, сгоряча, не подумавши, принудил Семёныча к заклятию обещания. Обрёк того, кому желал долгой жизни, на дурную, мучительную смерть. У самого теперь сердце болит, а сделанного не воротишь: нет ничего бесполезнее запоздалых сожалений. Хотя и уверенности нет, что Семёныч погиб… Увы, есть у него такая уверенность, нечего упражняться в самообмане!
Ромига закрывает глаза — под веками Тьма и только Тьма, а всё-таки бывший геомант помнит, как мерцали сквозь неё нити, держащие мир. Помнит узор, который плёл вместе со стариком. Помнит, как в последний вечер, ночь, утро неумолимо затягивались не предусмотренные двумя геомантами узлы… Со смертью старика — затянулись. Ромига таки запер за собой дверь. Теперь он не вернётся в Тайный Город, пока враг врага не укажет ему дорогу домой: из бонуса это стало обязательным условием… Да, это простейшее объяснение, почему умелый проводник завёл его не в ту Москву. Что она такое и откуда взялась — вопрос отдельный.
Жутко, тоскливо, безнадёжно. Самое страшное: Ромига, как никогда, понимает Онгу, который пошёл в разнос, решив, будто он последний нав во Вселенной. Навы слывут индивидуалистами, строго блюдут своё личное пространство и частную жизнь. Однако никто из них не мыслит себя вне глубинного единства Нави. Одиночки не выживают: это в крови. Мир, где навы стали собой, был слишком суров, хуже Голкья.
