— А твоё имя?
— Ну, или так, — «НИМРИН», — Или, — Ромига украсил сугроб иероглифом своего настоящего имени.
Мальчишка смотрел во все глаза, потом спросил:
— А почему твои знаки такие разные?
— А потому, что одно и то же можно запечатлеть разными знаками, на разных языках. Пожалуй, я научу тебя буквам. Они более-менее годятся для любого языка, для вашего — тоже. После ужина бери уголёк, ищи чистую стену, поучим азбуку.
Это и в самом деле оказалось занятно. Идею звукового, алфавитного письма Рыньи ухватил на лету, а дальше… Кто знает, вдруг да приживётся письменность на Голкья — стараниями Младшего Вильяры? Хотя Ромига понимает, почему мудрые без неё обходятся, полагаясь на память живых больше, чем на любые материальные носители. Ровно потому же, почему большинство охотников не обременяют себя предметами роскоши. Условия мира слишком переменчивы и неблагоприятны. Живые тоже гибнут под ударами стихий, но проще унести ноги самому, прихватив минимум скарба, чем спасать дворцы, музеи, библиотеки. Впрочем, Ромига преподал мальчишке ещё один урок: попросил зачаровать книжки из другого мира от порчи водой и сыростью. Сам он бы сделал лучше, да нечем.
Глава 7
***
Вильяра злилась! Страшно злилась на дурёху Аю, которая сняла зачарованное зеркало со стены и спрятала так, что мудрая еле отыскала. Конечно, Аю не виновата в собственной дурости, и жалко её без меры, а всё равно колдунья на неё злилась. Но не показывала виду, держала себя в руках, по-знахарски.
Ещё сильнее Вильяра злилась на купчиху Тари. Сама бы её изгнала, да Ркайра, с одобрения Стиры, уже угостил родителей Аю похлёбкой со зверомором.
На Ркайру со товарищи Вильяра тоже продолжала злиться, хотя стараниями Альдиры мудрые уладили разногласия. И даже не на Совете, а между собой, чтобы имя Нимрина лишний раз не прозвучало для тех, кто желал его погубить. Гунтара, Ркайра и Тринара признали свою неправоту в похищении Вильяриного воина, в беззаконном вмешательстве в дела Сти и Вилья. Хотя горемычной Аю они не слишком навредили. Главный, громадный, трудно поправимый вред — от родственных чар. Ркайра прав, что заставил Тари снять их, пока пойманная отравительница попросту не убила свою дочь. Купчиха могла, хотела и не скрывала своего беззаконного, а отчасти, безумного желания.
А истоки его — сродни бедам Вильяриной матери и тётки!
Купцы странствуют по всему обитаемому миру. Здесь приобретут, там продадут, здесь одно, там другое. Самые умелые и дальновидные заранее просчитывают торговые цепочки, ведут переговоры с продавцами и покупателями, гадают и выгадывают, лишь бы к зиме вернуться домой или остаться там, где их назовут почётными гостями. Но даже самых опытных подстерегают удары стихий, нападения беззаконников, сорванные сделки. Такова жизнь купеческая, и тот, кто не готов к превратностям судьбы, не встаёт на этот путь — или быстро с него сходит.
Укана и Тари из клана Сти торговали второе лето, однако не могли похвастать ни безупречностью своих расчётов, ни щепетильностью в делах, ни удачей. Они не прогорали совсем, но прибытка почти не имели. И меж других купцов своего клана уважения не снискали. Зима застала их в угодьях Наритья. Ходили они тогда в ватаге Альзы, сына Поджи, он и пригласил их зимовать в дом своего отца. Статному рыжему Альзе Тари благоволила гораздо сильнее, чем подобает замужней жене. Муж это молча терпел, подсчитывая выгоды от покровительства Купца Купцов, как многие называли Поджу. Предложение зимовки — не гостями, а старшими слугами — Укана счёл за честь для себя и жены. Ведь слуги переходят в клан того дома, который их принимает, и, если зимовка пройдёт удачно, то имеют право в нём остаться. Уроженец захудалого дома, не самого уважаемого клана захотел стать Наритья! Тари же вовсе мечтала по весне развестись с Уканой и выйти за Альзу. Сына Укане она уже родила, мальчика воспитывает его родня, а дочь… Почему бы её дочурке не быть рыженькой и не расти в богатом доме Купцов? Саму Тари её материнский род не жалует за своенравие, ну и щур с ними со всеми.
Близкое знакомство с порядками в доме Поджи вдребезги разбило надежды обоих. Разочарованные Сти ушли бы искать себе другое место зимовки, да морозы крепчали не по северному быстро. Тари слышала, что на юге низкое солнцестояние — осенью, но не представляла, каково это. Короткие дни тогда, когда она привыкла к длинным, угнетали её, вгоняли в оторопь и тоску. Солнце едва выглядывало из-за зубчатых вершин Дикой Стаи, а длинными ледяными ночами озябшие звери скреблись в ворота дома. Нет, пускаться в путь без ватаги — верная погибель!
А Наритья, зная, что выходцам из дальних кланов деваться уже некуда, почти не делали разницы между старшими и младшими слугами. Старшим, по обычаю, дозволяли говорить на семейных советах, однако не слушали — глумились, предлагали дорогу в белые снега, если что не нравится. Всех пришлых, без разбору, нагружали грязной работой, селили в хозяйственной части дома, ограничивали в еде, поколачивали за провинности. Служанок помоложе, покрасивее глава дома и его родичи валяли по шкурам, не особо спрашивая согласия. Тари пожаловалась Альзе на приставания его брата Сулы — была бита обоими, потом обоих же ублажала, заглаживая свой «проступок». Для северянки — немыслимо! Вернувшись в закуток, где ютилась с мужем, Тари отчаянно рыдала, а Укана лишь зубами скрипел да напоминал, чья воля привела их в ватагу Альзы и в этот дом. Укана был даже по-своему прав: в их малой семье решающим голосом обладала женщина из влиятельного материнского рода. Но он же ей не возражал — тогда. А теперь мог бы хоть словами поддержать, не корить! Тари плюнула ему под ноги и стала всё чаще задерживаться в покоях Альзы и Сулы. Раз на мужа надежды мало, а прочая родня осталась за студёными морями и даже зова ей не шлёт, то сыновья Поджи… Не так уж скверно они с ней обращаются, когда она тиха и покорна, по примеру южанок. И кормят в хозяйских покоях сытнее, и тепло там, и светло.
Возможно, смирившись, она кое-как скоротала бы зиму до весны. Но, кроме Поджи с роднёй, в доме обитали ещё трое мудрых. Их-то побаивались даже урождённые Наритья! Слуги шёпотом, с оглядкой сказывали, как бессмертные колдуны отбирают у охотников жизненную и колдовскую силу, чтобы стать ещё могущественнее — и сделать Голькья угодьями одного-единственного клана. Наритья почитали своих мудрых, верили им, желали быть кланом над кланами, но каждый опасался за себя, за своих детей — и в меру возможности подставлял ненасытным Наритьярам чужаков, кого не жаль.
Старший Наритьяра взял служанку Тари в круг на исходе зимы, и это было ещё терпимо. Она полежала пластом несколько дней, но после злых забав Альзы — не привыкать. Солнце росло, поднималось всё выше, заливая снега ослепительным сиянием. Ещё чуть-чуть, и можно будет навсегда покинуть дом Поджи, угодья Наритья, Марахи Голкья. Позабыть неудачную зимовку, как поганый сон, а впредь спрашивать совета у более опытных купцов Сти — и слушать их.
Уходить собирались вдвоём с Уканой. Луна светлела, яркая южная весна будоражила кровь, как никогда, и Тари перестала брезговать его прикосновениями. Вспомнила, как любезен он ей был: даже с матерью и роднёй она поссорилась, лишь бы назвать Укану, сына Ла своим мужем! И он воспрянул, обнимал её горячо и нежно…
Рыжий Альза тоже праздновал весну: его игры с жёнами и служанками стали более сладострастными, менее грубыми. Женщины вздыхали с облегчением.
Средний Наритьяра зашёл в покои Альзы, когда Тари, на своё несчастье, ублажала его там. Мудрый понаблюдал, как они мнут шкуры, потом указал рукой на голого, распалённого охотника и велел:
— Альза, поди за мной!
— Куда о мудрый? — посмел переспросить тот, мгновенно слабея, опадая и покрываясь испариной.
