— Туда, где с тебя хоть какая-то польза. Одевайся. Помедлишь — пожалеешь.
Альза скатился с лежанки в ноги мудрому, крупная дрожь била его:
— Лучше её, её возьми в круг, о мудрый. Эта северянка горяча, полна сил, и ты ещё не пробовал её.
Наритьяра расхохотался, пнул Альзу под челюсть, так что у того зубы лязгнули, и обратил взор на женщину. Мудрый был ослепительно прекрасен! Тари мимоходом подумала, что любой живой должен обмирать от счастья, служа ему, и надолго утратила способность думать. Встала, оделась и пошла. И он ввёл её в круг Зачарованных камней.
Что он там с ней делал, память толком не сохранила. Боль, ужас, унижение — и непонимание: за что, зачем?
Вильяра сама имела дело с Наритьярами, потому отчаянно сочувствовала незадачливой купчихе, пока Ркайра пересказывал её злоключения в доме Поджи. Да, Тари не от большого ума влезла в ловушку и мужа втянула. Но никакая дурость и нечистоплотность не оправдывает того, что с ней сотворили мудрые! Те самые, кто по законам и обычаям должны были защищать её — и других слуг — от самоуправства хозяев дома. Будь Тари гостьей, не служанкой, она была бы в праве пожаловаться Стире. Хотя Вильяриной матери даже хранитель её клана не помог. А в доме Купцов печальную участь беглой и проклятой жены Поджи, знахарки из Вилья, часто приводили в пример. Запугивать там умели…
Тари выжила, хотя и с трудом. Укана выходил истерзанную жену, тело её быстро пошло на поправку, но разум заплутал где-то на щуровых тропах. Она то лежала, ко всему безучастная, в корзине с морским мхом, то буйствовала так, что приходилось связывать. Укана не надеялся довезти её домой через три Голкья, но однажды в отчаянии припомнил арханских купцов, о которых шла слава, будто они умеют переправлять вещи и разумных по изнанке сна. Укана послал зов сновидцу Ракте и договорился с ним об услуге за услугу.
Поджа не стал удерживать в доме нерадивого слугу с больной женой, Альзе и Суле безумица тем более ни зачем не сдалась. Двое Сти — снова Сти, не приёмыши Наритья — выехали на тракт. Вряд ли они добрались бы до своих угодий по начинающейся распутице, но в условленном месте их поджидал сновидец.
Тари пришла в себя уже в доме родителей Уканы. Точнее сказать, почти пришла: ни одному мужчине, включая мужа, она не позволяла себя касаться, а когда поняла, что беременна, так ужаснулась, что едва не сиганула с обрыва. Ребёнка она могла зачать от Уканы, Альзы или Сулы, однако вопреки всему решила, будто носит дитя Наритьяры Среднего. Будто не ради злой забавы он измывался над ней, не выжимал из неё силу, а творил некий обряд, дабы преодолеть бесплодие мудрых. И будто ему удалось. Тари возненавидела «плод поганого колдовства» в своей утробе, однако не попросила у знахарки травок, а выносила и родила. Беленькая, голубоглазая девочка, в самом деле, пошла не в Укану, не в сыновей Поджи, не в саму Тари. Как иногда случается, маленькая Аю уродилась похожей на свою бабушку, мать Уканы. Но тронутая умом женщина не смотрела на родственниц — она просто знала, чья дочь, в кого она такая. Знала и ненавидела!
Нет, в сказках про ведьму Нархану сказывают, будто некий мудрый зачал её в круге Зачарованных Камней. Однако хранитель знаний Нельмара утверждает, что это врака: попытка сказителей объяснить слишком яркий колдовской дар непосвящённой. А детей у тех, кто отсёк свои родовые ветви, не бывает, исключений не встречали даже старейшие из старейших.
И когда Тари срывала с Аю родственные чары, Ркайра заметил в ауре Уканы отчётливое эхо, значит, именно Укана — отец Аю. Истинное положение дел таково, однако Наритьяра Средний, по своему обыкновению, посягал на невозможное, а жертва его опытов поверила, будто у него получилось. Вильяра одного лишь понять не может: почему Тари не вытравила нежеланный плод или не отдала дочь на сторону после родов, чтобы никогда её не видеть? Но мысли сумасшедших запутаны, как следы подкаменников на песке — а мудрой теперь исцелять последствия!
К счастью, потрясение от разрыва чар Аю пережила. Очнулась, вспомнила, как её зовут, где она сейчас, даже что с ней произошло — в общих чертах… И засмотрелась в зеркало, снова висящее на стене в её покоях. Хорошо, что Вильяра зачаровала его раньше и нашла спрятанное: повторить бы уже не смогла. Пора, пора отправляться в снега с Нимрином, искать бродячий алтарь, пока силы не оставили её совсем. Или уже поздно? Станет ли она своему воину помощью — или обузой в странствии?
Однако, чужак лёгок на помине! Сунулся в дверь, смерил Вильяру и Аю быстрым взглядом: показалось, неодобрительным. Но приветствовал их, улыбаясь. Сообщил, что послезавтра собирается на охоту вместе с Рыньи, в дальние снега. Вильяра облегчённо вздохнула и сказала:
— Иди, Нимрин! Удачи вам обоим! Если вдруг ты найдёшь, что мы с тобою ищем, пришли Рыньи за мной, я сразу явлюсь.
Он прищурил чёрный глаз, будто прицелился:
— Да, я позову, — и веско добавил. — Пора.
И вдруг скользнул к ней, обнял, притиснул к себе. Поскольку Вильяра сидела на лежанке, а рослый чужак стоял, она уткнулась лицом в его тощее, мускулистое брюхо. Чуть вывернув голову, плотнее прижалась щекой к тёплой коже. Нимрин совсем перестал мёрзнуть в доме, привык ходить без куртки, как охотники, и хорошо. А Вильяра, наоборот, всё сильнее зябнет, и знахаркиной дочери не нужно объяснять, к чему это… А он всё гладил, перебирал и теребил её гриву. У кого ещё такие ласковые, чуткие пальцы? Пару раз вздыхал порывисто, словно набирал воздух что-то сказать, но промолчал. Отпустил её и скользнул обратно к выходу. Лишь закатывая за собою дверь, подмигнул Вильяре:
— Мудрая, жди. Я позову.
— Кого, кого он позовёт? — встрепенулась Аю.
— Меня позовёт. К моей судьбе.
— Вильяра, мудрая, а почему ты плачешь?
Вильяра сердито смахнула непрошеные капли со щёк: совсем раскисла. Но раз уж дала слабину при той, кого взялась лечить, объяснись и не пугай её!
— Устала я, Аю. И рана болит — поганая, колдовская.
Ждала новых расспросов, а получила, совершенно внезапно, ещё одни объятия и детскую песенку исцеления. Ладно, от этого-то уж точно вреда не будет. Никому! Вильяра подпела. Так и пели обнявшись, словно две сестрёнки в детских покоях, так и уснули одним клубком.
***
Взглянув на мудрую, Ромига понял, что времени у неё нет. Совсем. Что будет, пока Рыньи соберётся на охоту, пока Аю поправится? Что-то, наверное, будет, но Вильяры в живых уже не будет с большой вероятностью. Пугающе большой. Значит, и Ромиге дожидаться нечего. Собрал кое-какие пожитки в рюкзак, взял лук со стрелами и копьё, встал на лыжи и укатил в ночь. Благо, темнота наву не помеха, а подмога.
Сторожá у ворот спросили, хорошо ли он подумал и не желает ли подождать до утра? Но препятствий ему чинить не стали, выпустили.
Дыхание перехватывало от мороза, волосы мгновенно выбелило инеем, но нав не спешил натягивать капюшон, чтобы не проглядеть, не прослушать что-то интересное или, хуже того, опасное. В безлунном небе перемигивались мириады звёзд, снег истошно орал и скрипел под лыжами, словно оплакивал кого. Даже любопытно, на сколько миль разносится эта какофония? Однако маскироваться ему нечем, только положиться на удачу.
Авантюра ли — идти в снега одному, без магии, без связи, почти не зная местности? Да, чудовищная! Так и надо, чтобы Камень скорее явился. А ещё Ромига не посмел никого звать с собой на эту охоту. Бродячие алтари дурят головы голки. Навам — тоже, но Ромигу хотя бы учили противостоять подобному. Потому он разыщет свой алтарь сам, а после уже пригласит Вильяру. Самое слабое место плана: даст ли ему Камень энергии на безмолвную речь? Ну, в крайнем случае, Ромига ногами вернётся за колдуньей.
Часть сугроба встала навстречу одинокому лыжнику, зажгла огни глаз…Застрекотала приветственно, подбежала и начала тереться об ноги: зверь Юни соскучился по хозяйке, а от Ромиги ею хоть немного, да пахло.
