Точнее, к определенной категории прохожих. Тарик в этом убедился, когда рыбарь не без игривости заметил:
— Ну, это ж надо, в чем в городе девки с бабами ходят... И не оглядывается ведь вслед никто! В деревне вышла б так не то что на улку, а во двор — засрамили б, прозвище позорное придумали, чтоб до седых волос носила...
Только дремучую деревенщину это могло пронять до печенок, а для столичного жителя картина была привычная: с наступлением жарких дней все горожанки, от девчонок до пожилых, щеголяли в летних платьицах на узких лямочках, открывавших взору руки, плечи, кусочек спины и кое-что спереди. У совсем молодых яблочки полностью прикрыты, а у замужних вырез поглубже, открывает и ложбинку меж грудками, и еще немного (а у благородных дворянок вырезы еще смелее, им дозволено).
Враньем было бы утверждать, что летние платьица — вернее, то, что они открывали взору, — Тарика не занимали вообще. Еще как занимали — вот и сейчас вон та рыженькая, парой годочков его постарше, в синем платьице с россыпью белых цветочков... Другое дело, что ни один мальчишка, вдоволь насмотревшийся прелестей, не станет пялиться на самых что ни на есть раскрасавиц так, как впервые в жизни узревший городские летние платьица рыбарь, который того и гляди слюни пустит...
Одна незадача: летние платьица носили все поголовно, в том числе и толстухи, и страшненькие, и кривоногие, и такие, каким бы Тарик, будь он королем, указом предписал бы появляться на улицах не иначе как в балахонах до земли наподобие ряс священников и монахов, да еще с опущенными капюшонами, чтобы лошади не пугались, а повесы не плевались мысленно. Вот, BOOT! О чем думал Создатель, творя этакое?
Тарик отвернулся от пешеходни — а рыбарь все таращился, явно предвкушая, как будет взахлеб расписывать у себя в деревне городские срамотные наряды, и ведь найдутся такие, что ему не поверят...
Обстановка располагала к некоторой игривости, и Тарик, не особенно колеблясь, спросил:
— Любезный рыбарь, а правду говорят, что деревенские девчонки уже годков с двенадцати вовсю жулькаются?
Не раз побывав в деревне, он насмотрелся женских нарядов: все, от малышек до пожилых, носили юбки на пару ладоней пониже колен и сорочки с длинными рукавами, без малейших вырезов, разве что оставлявшие голой шею — они были без воротников, даже праздничные. И дочки деревенских богатеев, хоть юбки у них кадафасные, порой даже аксамитовые, а сорочки шелковые, строго придерживались тех же фасонов (пользуясь словечком дамских портных).
Так что о деревенской женской одежде он знал предостаточно. А вот о том, как складываются отношения меж деревенскими мальчишками и девчонками, представления не имел. Некого было порасспросить. Деревенские мальчишки держались с ним отчужденно: драться не лезли, когда он любопытства ради ходил по деревне, задирать не задирали, но и знакомиться не пытались, глядели в точности так, как он сам смотрел бы на проезжающую почтовую карету — мельком, без малейшего интереса. Иные девчонки, правда, смотрели долго и лукаво, по глазам видно было, что не прочь поболтать и познакомиться. Однако отец, как только стал брать с собой Тарика, настрого предупредил: с деревенскими девчонками язык не чесать, деревенские обычно таковы, что обязательно подкараулят и поколотят, и жаловаться некому. Так что Тарик мог лишь подозревать (после того, что было месяц назад в деревне по имени Кудрявая Межа), что вряд ли деревенские порядки на этот счет так уж сильно отличаются от городских, мальчишки и девчонки везде одинаковы. Но точно узнать неоткуда: Буба-Пирожок, тоже часто ездивший с родителем в деревню, плел разные завлекательности про свои приятные приключения с деревенскими девчонками, но Бубу все знают как записного враля, так что веры ему нет ни малейшей, натреплет шесть коробов про то, чего никогда не было...
— Чистая правдочка, господин городской! — откликнулся рыбарь. — Как стукнет двенадцать, так и начинают — издавна так заведено, священное число и тут свое дело делает42. А ежели поразмыслить, дело тут даже не в священном числе. Девки в деревне, знамо дело, уже в двенадцать не такие квелые, как городские, не в обиду вам будь сказано. Все при них, надобно вам знать. Вот и жулькаются, разве что парней выбирают на два-три годика себя постарше, чтобы знали обхождение. А родители смотрят сквозь пальцы — ежели, конечно, все устраивается так, чтобы было шитокрыто, подальше с глаз. Бывает даже, что, ежели жених выяснит, что молодуха нераспечатанная, — он в претензию встает: ты что же это, говорит, до меня никого и не привлекла, может, у тебя изъян какой? Вот ежели меня самого взять...
И он многословно и нудновато, с кучей ненужных подробностей принялся повествовать, как в пятнадцать лет пересекся с девчонкой тринадцати годочков и уже через три дня убедился на сеновале, что она и жаркая, и распечатанная, что неудивительно: одна из самых красивых девчонок в немаленькой деревне, парни за ней табуном ходили, так что выбор у нее был богатющий. И они три года любились в укромных местах, он за первый год влипал в добрую дюжину прежестоких драк, пока не убедились, что они друг другу верные, и не отстали. А на четвертый год они свадьбу сыграли, о чем нисколечко не жалеют и двух детей растят в согласии...
Походило на то, что с женой он живет душа в душу и рад рассказать свежему слушателю свою подробную историю, но как раз
это было уже неинтересно. Другое заинтересовало, и Тарик, улучив паузу в излияниях рыбаря, спросил:
— Что же у вас при таких вольностях, при том, что девчонки начинают с двенадцати годков, они и не тяжелеют? Плохо верится...
Неужели и эти деревенские пентюхи прекрасно разбираются в опасных и безопасных днях? Не могут же они пользоваться аптечными снадобьями против тяжести? Те стоят дорогонько, так что не каждый даже Цеховой может их себе позволить, и тут вся надежда на расчет безопасных дней. Уж деревенским такие траты не по карману, за исключением богатеев, бывающих в городах, — да и какой Цеховой аптекарь поедет со своими недешевыми снадобьями в деревню, если ему и в городе живется денежно? В деревню ездят, чтобы купить там что-то подешевле и продать в городе подороже — что далеко ходить, взять Тарикова папаню или родителя Бубы-Пирожка, хотя у того другое...
— А супротив этого, чтоб вы знали, с незапамятных времен в деревне средство есть безотказное, — охотно пояснил рыбарь. — Знахари и знахарки его варят. Берут почки и листики... — он глянул на Тарика с исконно деревенской хитроватостью, — ну, всякие почки и листики, сорванные не когда попало, а в особенные дни, а то и ночи, цветики добавляют разные, сушеные и свежесорванные, отвар из пузырей особенных озерных рыбок... В общем, как они все это готовят, знают они одни — на то они знахари и знахарки. И вот стоит девке такого питья заглотить — ни за что не затяжелеет. И денежку берут очень даже скромную. Городские мастера, что всякие зелья делают — не упомню, как по-городскому именуются, — до сих пор людишек своих подсылают, чтобы выведать, как питье готовится, норой не то что серебром — золотом трясут-звенят. Только ни с чем восвояси убираются: деревенские тайны не положено чужакам вы давать. Испокон веков говорится: ежели знахарь или там знахарка чужакам тайны продаст, неважно которые, — разные беды на них посыплются, умение свое могут потерять очень даже запросто. А у вас в городе как обходятся?
— Есть и у нас люди, которые умеют делать такие зелья, — сказал Тарик. — И за смачную денежку продают. Только это не знахарство, а ремесло вроде вашего или всякого другого.
— Ух ты! — изумился рыбарь. — Правду говорят: в городе нету умений, а заместо их есть ремесла. Не зря ж говорится в поговорке: городские и таракану башмачки по ноге изладят...
Разговор принял приятственный оборот. Хоть и считается, что на некоей невидимой лестнице деревенские стоят на ступенечку, а то и на две пониже городских, Тарику по его годам не полагалось вести взрослые разговоры о серьезных вещах (некоторое исключение — худог Гаспар и его гости-студиозусы, но и они видят в Тарике не более чем Школяра). А рыбарь говорил с ним как со взрослым, про взрослые дела, и это приятно гладило душу...
