Жалко, разговор свернул в другую сторону — рыбарь принялся обстоятельно повествовать, как он с пятнадцати годочков не просто жулькался, а форменным образом женихался со своей Камалитой, как они укрывались по укромным местечкам и в деревне, и в лесу, как он предусмотрительно прикупил («я уж тогда с отцом вовсю рыбалил, и долю он мне давал хорошую») целый гарнец помянутого питья («надобно вам знать, оно хоть год будет стоять в теньке — не скиснет и не испортится»), как деревенские парни поняли в конце концов, что тут не просто жульканье, а жениханье, и перестали затевать драки из-за Литы, признав за рыбарем на нее права. Вот это уже было скучновато.
— А у вас, господин городской, поди, давно есть девчонка? — спросил рыбарь. — Вы из себя видный, и птушек вон сколько! Что-то они да означают, я так думаю...
Ничего не ответив, Тарик напустил на себя вид загадочный и малость горделивый — пусть понимает как знает. Не было у него девчонки два с половиной месяца, с тех пор как Мелита с родителями уехала в пристоличный городок. Грустно и жалко... Они уже целовались вовсю и вольностями баловали, так что Тарик всерьез надеялся, что дело дойдет и до жульканья. Но, поди ж ты, родитель ее решил, что в городке, где хороших гончаров почти нет, у него пойдет денежнее, чем в столице...
Рыбарь продолжал с мечтательной физиономией: как ему отец в шестнадцать согласно обычаю выделил одну лодку из своих трех и отдал две «хватальных дорожки»43 из шести («надобно вам знать, господин городской, что всякое озеро вовсе даже не ничейное, у каждой «дорожки» есть свое законное место, и на чужие залезать не моги»); как он, начавши привозить достаточно рыбки, обговорил все с родителями, заслал сватов к Лите, а она по старинному обычаю залезла на сеновал и кричала оттуда, что утопится, а за этого жениха не пойдет, — но потом, добросовестно откричав положенное, шустро слезла и приняла от сватов кружевную ленту, что означало и согласие, и подарок жениха невесте (кружева в деревне не вяжут, их покупают в ближайшем городе, и задорого); как у них шумела самая что ни на есть правильная свадьба — с музыкантами, разными забавами вроде бега с ложкой в зубах, а в ложке сырое яйцо, которое полагается не уронить; как дядя Корин рассказал ему на ухо выдумку, которую рыбарь раньше не знал, и как ночью эта выдумка привела Литу в сущий восторг...
Тарик слушал вполуха и вспоминал Кудрявую Межу — навеяло откровенной болтовней рыбаря...
Месяц назад папаня поехал туда купить подешевле молочных телят, которых деревенские не собирались оставлять на вырост (телятину у него быстренько разбирали кухарки дворян и членов Собраний), и, как не раз бывало, взял с собой Тарика на случай, если мясо уже порублено на куски, которые и Тарику по силенкам.
В доме местного богатея (папаня впервые вел с ним дела) Тарик натуральным образом застрял: папаня с хозяином ушли смотреть телят, хозяйка велела работнику заложить двуколку и поехала в соседнюю деревню покупать что-то, что там было на медный шустак дешевле. И сказала дочке, годовичке Тарика:
— Перенила, остаешься за хозяйку, занимай городского гостя, чтобы не заскучал...
Они остались одни в большом доме, если не считать возившегося во дворе работника, которому, как объяснила Перенила, в дом заходить не полагалось. Сидели в горнице (полы застланы деревенскими половиками в разноцветных узорах, но мебеля городские). Сначала держались друг с другом скованно — не знали, о чем говорить, только попивали из корчаги сладкий, с кислинкой, настоявшийся плавунец44, — но потом осушили пару глиняных чарок и решили, что с них достаточно.
И Перенила попросила:
— А расскажи, как ваши городские девчонки одеваются. Я их никогда не видела, только этой осенью батюшка обещает взять на ярмарку, когда четырнадцать стукнет. Раньше у нас девочкам в город невместно, обычаи такие, а жалко...
Вот тут скованность прошла, и Тарик принялся рассказывать про городские платья — особенно Перенилу впечатлили летние, попросила рассказать подробнее, слушала завороженно, будто волшебную сказку, даже глаза округлила и розовые губки приоткрыла. Дослушав, печально протянула:
— Вольность какая... У нас про такое и думать нечего...
И, лукаво блеснув глазами, попросила рассказать, как в городе мальчишки дружат с девочками, в какие интересные места ходят — говорят, в городе таких много, не то что в деревне. Тарик добросовестно рассказал про высокие качели, яркие карусели, увеселительные балаганы — разве что малость прихвастнул, не стал уточнять, что все это и многое другое бывает только на ярмарках, а в обычное время к ним на улицу заходят бродячие кукольники, фигляры и поводыри ученых собак — и то нечасто. Получалось, что они чуть не каждый день развлекают девчонок на качелях-каруселях и прочих завлекательных придумках. Очень ему хотелось произвести впечатление (Тарик почерпнул это умное словечко у студиозусов), а говоря по-простому, затуманить девчонке памороки. Она была красивенькая, ладная, темноволосая и темноглазая, в юбке из легкого маритаса, красиво обрисовывавшей стройные ножки, и в сорочке из тончайшего полотна с трехцветной вышивкой, самую чуточку тесноватой, так что яблочки рисовались приманчиво. Перед такой так и тянет прихвастнуть и покраснобайствовать...
Она слушала еще более завороженно, замерев, словно Артинетта из сказки, обездвиженная злой ведьмочкой, пока с нее не снял черное заклятье бродячий точильщик, оказавшийся потом прекрасным принцем, которого злой колдун обратил в косоглазого увальня с заляпанной большими веснушками физиономией.
— Завидую я городским девчонкам, им так весело живется... — призналась Перенила. — Ав нашей глуши и пройтись не с кем...
— Да что ты! — искренне удивился Тарик. — Когда ехали с папаней по деревне, я много мальчишек видел, наших с тобой годовичков...
— Это совсем не то... — сказала она непонятно. — А целуетесь вы часто? — и засмеялась, словно серебряный колокольчик зазвенел. — Только не ври, что ничего про это не знаешь. Ты симпатичный, и обхождение у тебя определенно есть, так что должен знать на опыте...
Немного смутившись от такой напористости со стороны незнакомой девчонки, Тарик не то чтобы промямлил, но все же с запинкой сказал:
— Вообще-то часто...
— А еще что делаете по закоулкам? — сузила она глаза, лукаво улыбаясь. — Ведь делаете?
Тут она смутила Тарика окончательно — никак не ожидал, что девчонка с ходу начнет словесные игривости. Промямлил:
— Да всякое бывает...
— А ты закраснелся... — помотала она головой словно бы с некоторым превосходством.
— Скажешь тоже...
— Закраснелся, засранец, — смеялась девчонка. — Зеркальце принести? Ладно, это я дразнюсь... хоть самую чуточку ты и закраснелся! — Чуть помолчала и спросила со смешливым взглядом: — А какие труселя городские девчонки носят?
Вот тут уж Тарик уперся взглядом в пол, в вязаные красносинежелтые зигзаги чистенького половика, прекрасно зная, что сейчас у него щеки точно запунцовели, и густо. Он впервые в жизни разговаривал с деревенской девчонкой, да еще красивенькой, да еще так вольно, да вдобавок после всего-то нескольких минут знакомства. В городе он бы посчитал такую бесстыжей, но в деревне, надо думать, другие порядки. Выходило, Буба-Пирожок не все врал: по крайней мере насчет того, что деревенские девчонки вольнее городских в речах, говорил правдочку, кто бы мог на него подумать...
Снова зазвенел серебряный колокольчик, скрипнул отодвинутый городской стул, послышались легкие шаги. Ее голос играл дразнящими переливами:
— Что ты уставился на половик? Неужели в горнице больше посмотреть не на что?
Он поднял глаза. Перенила стояла в простенке меж двумя окнами — зажиточный дом, в окнах не слюда, а стекло, — заложив руки за спину, отчего яблочки под тесноватой сорочкой обрисовались еще приманчивее, склонив темноволосую головку к плечу, смотрела на Тарика с несомненной подначкой и улыбалась весьма даже игриво. Медленно облизнув языком розовые губки, спросила тоном, при котором ответа не ждут:
