Но заботы – это еще что, вот ответственность… Она утомляла даже больше самого пути.
А ведь он был еще и летописцем! Да, да, конечно, не столько был, сколько назывался… Как придуманные им истории лишь назывались легендами, походя на них по содержанию, но не по сути. Ведь то, о чем они рассказывали, происходило только в его фантазиях. Реальные люди и невозможные события…
Впрочем, всем нравилось. Даже в городах на пути каравана его, бывало, просили оставить списки того, что там именовали сказками веры. Да и дома, в караване, детишки постоянно канючили: "Дядя Евсей, придумай для нас какую-нибудь сказочку!
Ну, придумай!…" Не то чтобы это положение вещей его во всем устраивало. Как-никак, он присвоил себе права, не принадлежавшие ему, и постоянно жил под угрозой божьей кары. Да и не только в наказании дело, когда сам караванщик со всей страстью, на которую только был способен, мечтал быть настоящим летописцем, не придумывающим легенды, но живущим ими. Но, что бы то ни было, боги были безучастны к его мольбам.
Впрочем, Они в то же время ничем не выказывали и своего недовольства поведением смертного, что уже немало.
Так или иначе, дел у Евсея хватало, и обычно он засыпал тотчас, едва его голова касалась свернутого мехового плаща, заменявшего подушку. Иногда это случалось даже раньше – стоило, устроившись в тепле повозки, только подумать о сне…
Но на этот раз все было иначе.
Караванщик поморщился, негромко выругался:
– Снежные демоны!
А затем, видя, что все попытки заснуть без посторонней помощи тщетны, зашептал слова сонного заговора:
– Спать, скорей спать!
Хватит мечтать,
Нечего ждать,
Спать, скорей спать!…
Он повторил заклинание трижды. Потом еще столько же, хотя этого уже можно было бы и делать – бесполезно.
– Великие боги, что же это! – закатив глаза, застонал он. Потом тяжело вздохнув:
– Ладно, ничего не поделаешь, – Евсей двинулся к пологу, – раз заснуть не получается, значит, придется заняться чем-то другим… Пройдусь немного, – ворча, он нацепил на ноги снегоступы, надел полушубок и выбрался из повозки.
Над пустыней царила ночь. Ее глаза-звезды смотрели на мир, как показалось Евсею – с любопытством. Это было необычно, ведь всеведавшие небесные светила оставались совершенно спокойны и безучастны даже перед лицом беды, а тут, ни с того ни с сего…
Шмыгнув носом, караванщик пожал плечами:
"Одной странностью больше, одной меньше… – он широко зевнул: – Ну вот! Почему так всегда: когда пытаешься заставить себя заснуть – ничего не получается, а стоит, прекратив попытки, заняться чем-то другим, как – нате пожалуйста!- он снова зевнул, затем мотнул головой, прогоняя дрему: – Нет! Я решаю, когда спать, а не мой сон!" Отойдя в сторону от цепи каравана, чтобы, замешкавшись, не попасть под копыта оленей или полозья повозок, он остановился, наклонившись, зачерпнул пригоршню снега.
"Сейчас, протру им лицо, и от дремы не останется и следа…" Снег обжег ладони холодом.
"Фу ты, забыл рукавицы в повозке! – подосадовал на себя караванщик, впрочем, без особой злости – в конце концов, не произошло ничего страшного. Так, ерунда. – Старею… – вздохнув, он качнул головой. – Вот и память уже не та…" Впрочем, дело тут было не только в прожитых годах. Евсею приходилось помнить столько всего – и легенды прежних циклов, и новые, только-только написанные им истории, и просто события недавних и далеких дней. Так что, порою, он удивлялся, как у него в голове помещается такое множество жизней? И ничего странного в том, что до своей собственной него не оставалось времени.
"Да у меня и нет ничего, – в последнее время он все чаще и чаще возвращался к этой мысли, несшей в себе столько тоски и боли, что их хватило бы, чтобы укрыть покрывалом снежную пустыню, – все, чем я живу, это мечты и грезы. Даже легенды…
Может быть, боги будут милосердны к ним, позволив сохраниться во времени. Но, в любом случае, это будут всего лишь сказки безымянного караванщика, одного из многих…- ему казалось, он был почти уверен, что, будь он настоящим летописцем, все изменилось бы… Хотя, он был бы благодарен богам и за совсем обычную жизнь.
В конце концов, он не так уж многого и хотел для себя. Любить жену, растить детей, учить внуков… – на миг его губ тронула улыбка, когда он представил себе, как это было бы здорово… – Но нет, не на что надеяться, – тяжелый вздох стер ее без следа. – Я упустил свой шанс – разменял четвертый десяток. В караване это все, точка – не женился раньше, так и останешься бобылем…" – он снова вдохнул, мотнул головой, отгоняя прочь тяжелые мысли.
"Так или иначе, я проснулся", – он хотел уже стряхнуть с ладоней не нужные более снежинки, вытереть руки, но тут с долей удивления заметил, что вместо снега в ладони плещется, сверкая в лучах утреннего солнца, талая вода.
"Вот уже и утро пришло. А я и не заметил… – была его первая мысль, за которой пришла следующая: – Морозно, а снег тает… Странно, ведь в пустыне человеческое тело хранит слишком мало тепла, чтобы на ветру растопить снег… " "Странно", – думал он, в то время как его взгляд, приникнув к крохотному осколку воды, ни как не мог от него оторваться.
Ладонь вдруг стала зеркалом, в котором караванщик видел себя – крепкого, широкоскулого мужчину – бородача, виски которого серебрились уже не только снегом, но и сединой, между бровей пролегла глубокая, как трещина морщина, глаза впали, высушенная холодным ветром кожа все сильнее трескалась и шелушилась…
"Где ты, молодость, где ты?" И стоило Евсею подумать об этом, как отражение вдруг задрожало, начало меняться.
Караванщик вздрогнул, увидев себя только что прошедшим испытание пареньком с едва начавшей пробиваться бородкой, сверкавшими глазами. Первым его желанием было скорее разжать ладони, стряхнуть обманчивую воду. Вторым – сохранить это удивительное зеркало времени, чтобы смотреться в него каждый раз, когда захочется помечаться о несбыточном.
Но, подчиняясь чьей-то неведомой воле, Евсей, не понимая, что делал и зачем, держа перед глазами отражение своей юности, поднес ладони к лицу и замер, позволяя не воде – вода не может быть такой густой и тягучей, ей не дано проникать сквозь кожу – чему-то другому, неведомому окутать все, укрыть не то маской, не то тенью судьбы.
Он фыркнул – вода попала в нос, протер глаза, нажав на них может быть сильнее, чем следовало, на какое-то время лишившись способности различать предметы окружавшего его мира, который вдруг стал похож на черное ночное небо, полное мерцания звезд.
Несколько мгновений он моргал, затем, щурясь, огляделся вокруг. Когда же зрение вернулось к нему…
– Легче не стало… – проворчал себе под нос Евсей.
