Оба, не сговариваясь, повернулись лицом к разрушенным башням. За белым саваном тела Шаик мелькнуло что-то черное. Вокруг столбов закружилась потревоженная пыль. В ней Драгоценными камнями замелькали искры.
— Что там происходит? — спросил тоблакай.
Леом кивком головы указал ему на священную книгу. Ее переплет блестел, словно книга вспотела. Воин шагнул к воротам.
Из-за пыльной завесы появилось двое путников. Они еле-еле брели, обнимая друг друга за плечи. Незнакомцы направлялись к телу Шаик.
«С мечом в руке и безрукой мудростью…»
Один из путников был стариком, другая — совсем молодой женщиной. Сердце так и прыгало в груди Леома. Он не сводил с нее глаз.
«Как она похожа на Шаик. От нее исходит нечто темное и угрожающее. Боль, из которой рождается гнев».
За спиной Леома загрохотали камни. Он обернулся и увидел коленопреклоненного тоблакая. Великан стоял, склонив голову.
Незнакомка вначале остановилась у савана с телом Шаик, затем подняла голову, заметив Леома и стоящего на коленях великана. Она замерла над телом пророчицы, а ее черные волосы поднялись, как бывает в грозу.
«Она моложе Шаик. Но внутри исполнена такого же огня. Как же я мог позволить себе усомниться?»
Леом опустился на одно колено.
— Ты возродилась, — сказал он.
Женщина негромко, но торжествующе засмеялась.
— Как видишь.
Леом заметил, что старик едва держится на ногах, а его одежда истлела до жалких лохмотьев.
— Помоги мне, — велела женщина, кивком головы указывая на своего спутника. — Только берегитесь его рук.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Врата Смерти
Кольтен привык нестись вперед,
Но по пустыне он ползет —
Велик обоз, что он ведет
По выжженным пескам.
Собачья упряжка — Кольтена обуза,
Не сбросить и части проклятого груза.
Рычат собаки и скулят,
Куснуть Кольтена норовят
И словно не видят кровавый ад
Пустыни страшной этой.
Собачья упряжка — Кольтена обуза,
Не сбросить и часть проклятого груза.
Походная песня «охотников за головами». Кольтен
В мире смертных за идущим богом тянутся кровавые следы.
Болтовня дурака. Тений Буле
— А-а, собачья упряжка! — рявкнул матрос.
Голос у него был под стать спертому воздуху в трюме.
— Теперь эти слова превратились в проклятие, какого не пожелаешь даже врагу. Сколько их там, голодающих беженцев? Тридцать тысяч? Сорок? И конечно же, громче всех в этой ораве вопит знать. Бьюсь об заклад: Кольтен либо бросит их дожидаться Клобука, либо сам сгинет вместе с ними.
Калам молча водил ладонью по влажной обшивке трюма. Опять где-то течь! Назовите корабль «Затычкой», и он стократно оправдает свое название.
— Кольтен и не такое переживал, — сказал он матросу.
Тот скинул со спины тюк и выпрямился.
— Полюбуйся на это добро. Нравится? Все это забили в трюмы раньше, чем запасы воды и провианта. Корболо Дэм переметнулся к мятежникам, соединился с армией Камиста Рело. Сколько там солдат? Пятьдесят или шестьдесят тысяч. Теперь ему прямая дорога к берегам Ватара. Встанет там и еще племенами заслонится. Тогда уж виканскому псу точно конец.
Матрос постучал по обшитым парусиной ящикам.
— Тяжеленькие, будто золотом набиты… Думаю, так оно и есть. Не все слухи пустые. Аренский прыщ… здешний Железный кулак… он держит нос по ветру. Гляди: везде его печати. Торопится вывезти нахапанное… А иначе зачем бы с нами плыть имперскому казначею Арена?
— Может, оно и так, — равнодушно отозвался Калам, пытаясь найти себе место посуше.
— Я так понимаю: тебя на корабль конопатчик пристроил? Верно? Говорил: надо помочь человеку — местная баба его вконец задолбала. Рад поди, что концы обрубаешь? Так оно всегда. Только тесно здесь будет. Казначей с охраной да еще два надушенных хлыща.
— А эти еще откуда? — насторожился Калам.
— Один поднялся на борт только что. Внешне не прискребешься: учтивый, манеры так и прут. Но, как говорят, сколько розового масла в задницу не лей… Думаю, ты меня понял.
Калам усмехнулся.
«Не совсем, соленая ты душа, но кое о чем догадываюсь».
— Ну а второй что за гусь будет? — спросил он матроса.
— Скорее всего, той же породы. Я его даже и не видел. Поднялся на борт вместе с капитаном. Говорят, местных кровей. Может, ребята и врут. Мы-то сами в аренской кутузке сидели. Ну и порядочки у них. Не успели на берег сойти — караульные обступили. Скажи им то, скажи им это. Нашим обидно стало… поперли на них… Если б не капитан, нам бы сейчас каторжные работы светили за нападение на солдат доблестной малазанской армии.
— Где стояли в последний раз перед Ареном?
— В Фаларе. Красотки там, доложу тебе! Рыжие, рослые, как рот раскроют — такого наслушаешься. Да, веселое у нас там было времечко!
— А что привезли сюда?
— Оружие. Теперь будет валяться в здешнем арсенале, ждать, пока Тавора приплывет со своей флотилией. Нагрузили нас по самое пузо. Так из Анты и перли. Прибыльное это дельце — оружие возить.
— Смотрю, кораблю даже не дали постоять для толковой починки.
— А когда у них находится время? Спешка. Ты уж сделай, что сможешь.
Калам выпрямился, повернувшись лицом к матросу. Тусклый фонарь едва освещал его лицо.
— Извини, приятель, но ты меня спутал. Я вовсе не из тех, кого нанял конопатчик.
Матрос почесал затылок.
— А тогда кто?
Калам обтер руки о свой плащ.
— Я — второй надушенный хлыщ.
Матрос смущенно засопел.
— Ты уж прости меня, добрый господин. Лишку я сболтнул, — сбивчиво произнес он.
— Сам не люблю хлыщей, так что вполне тебя понимаю. Тебя удивляет, что это я полез в трюм обшивку щупать? Капитан мне рассказал, чем грешит ваша посудина. А я — человек предусмотрительный. Решил сам взглянуть.
— Посудина на плаву, хотя, сколько помню, с сухим трюмом никогда не ходили. Но у капитана есть усердные ребята. Он их поставит на помпу, и они будут торчать здесь безвылазно. Доплывем, не волнуйся. Недаром у капитана есть счастливая рубаха.
— Видел я его рубаху, — пробормотал Калам.
Он прошелся мимо штабеля ящиков, на каждом из которых красовалась личная печать Пормкваля. Он добрался до трапа и, ухватившись за перила, спросил матроса:
