…Я увидел всадника, стоящего на тропе. Его лошадь покорно ждала, когда же наконец ее хозяин вздумает тронуться дальше. Хмурое небо нависло над горами, скрыв их величественные вершины.
Всадник неподвижно сидел в красивом, раскрашенном краской седле, широкая сбруя тоже была разукрашена, на лбу у коня висел маленький серебряный колокольчик.
Облака плыли, казалось, у самых его ног — то туман поднимался из ущелий. Всадник внимательно следил за плывущими движениями мутной взвеси, задумавшись о чем-то, потом вздохнул, огладил коня по лоснящейся рыжей шее и сказал:
— Боги говорили со мной, Тор. Они сказали, что наш путь ведет к смерти, сказали, что не наше дело то, что мы собрались сделать. Сказали, что так должно быть, и мы не вправе ничего менять, хоть и можем. Еще один шаг, сказали они, и я буду наказан.
Что же делать мне, Тор? Я знаю, что Боги никогда не лгут, что они пообещали мне смерть, если я не поверну назад, но могу ли я сделать такое? Если Ищущая сказала мне правду, как я могу сейчас отступить?..
Незнакомая говорила мне, что я один могу это сделать, что много лет прошло, а никто не осмелился, не захотел… Но ведь и я не хочу, Тор. Кто же по своей воле будет умирать?
Всадник опустил руку и тронул нож, висящий на бедре, но доставать не стал — не пристало оружию выходить из ножен понапрасну.
— А незнакомая сказала, что этот нож — великий дар и единое спасение от прикосновений времени, — пробормотал он, откинувшись в седле. — Я владею им и он мне подчинен, но все же Боги говорят — нельзя.
Всадник помолчал, снова вглядываясь в обрывки тумана, но было ясно, что Боги более не ответят ему.
— Ты прости меня, Тор, что на смерть тебя беру с собой. Мы всю жизнь провели вместе, я подростком хаживал, когда отец мой подарил тебя. Помнишь, как играли мы с тобой, два глупца у реки Камышовки? Бегали, брызги поднимая, как носить меня на себе отказывался, а отец все ругал? Он упрекал, что работника — не рот лишний покупал, продавца все клял. А ведь другом ты мне был, и я думал, почему же отец не видит, не понимает?
Это ты спас меня от разбойников, что на дороге нож мне в спину вонзили. Если бы не ты, если бы позволил остановиться, позволил упасть… и не было бы меня вовсе. Но ведь ты не бросил, знал, куда везешь и зачем. И нож этот, — всадник снова тронул рукоять, его словно тянуло прикоснуться к оружию.
— Теперь он всегда со мной, был мне врагом, чуть не отнявшим жизнь, а стал другом. Вы простите меня, друзья, что беру вас с собою на смерть, только не могу я повернуть.
Конь тряхнул головой, словно бы соглашаясь с всадником, и от сбруи его понесся мелодичный и чистый звон колокольчика. Не успел этот звук затихнуть, украденный густым туманом, как вздохнуло небо, дивясь глупости человеческой, и обрушило на тропу каменный поток, укрывая под собой и коня и всадника и нож его. Гул затих, пыль осела почти мгновенно, и я увидел, что нет больше тропы, обвал сравнял ее со склоном. Я подошел к краю и далеко внизу под собой увидел глядящий слепо на мир пустой глаз пещеры.
Той, где течет по камням ручей, рожденной из крови.
Я поднял голову вверх и увидел смутный на фоне серых облаков, не имеющий четких очертаний силуэт…
Твоими руками, время…
…Море, ледяное, белое, словно мягкий и вязкий снег, билось кудрявой пеной о скалы у подножия городских стен, но скалы были глухи, их не тронули морские ласки. За сотни лет, пока стоял город, море и смогло то всего, что испещрить ровный скальный камень выбоинами, сделать его колким и корявым, поселить на его поверхности жесткие бурые пучки привычных ко всему, не обращающих внимания на вечный холод, водорослей.
Море было бессильно.
На уровне обрыва плыли в потоках воздуха чайки. Они пронзительно кричали, рождая в сердце щемящую тоску, перекладывали свой вес с крыла на крыло, ловя мощный ветер. Их было много, они сгрудились у края обрыва, точно живое облако, кружащееся без остановки, и словно ждали чего-то.
Сгустились сумерки и это что-то пришло.
Загудел, взывая об опасности, моля о помощи, бронзовый колокол. Я обернулся и увидел на самой высокой башне одинокие силуэты одетых в белые одежды людей. Услышал их крики, которые, казалось, перекрывали своей силой грохот волн и вопли чаек.
Они выкрикивали какие-то слова и слова гремели в воздухе подобно грому.
Пронесся у меня над головой, хлестнув хвостом, алый дракон, опалил своим дыханием чаек, которые, умолкнув, полетели обугленными телами вниз. Те же, что остались в живых, метнулись в разные стороны, как разбегаются уклейки от брошенного в прозрачный ручей камня.
И внезапно серая мгла накрыла нас.
Я увидел словно во сне, как поднялось море, вздыбилось, как вдруг стал рушиться утес, на котором стоял город, как стены осели, опускаясь вместе со скальной платформой.
Тени заметались вокруг — то ли люди, то ли призраки. Или кто-то в сумраке просто зажег огонь. Темнота всегда порождает тени, и чем полнее темнота, тем больше жизни обретают они.
Море замешкалось на мгновение, нависнув огромной волной над городом и мягко обняло его, отняв смертельным ледяным поцелуем последнее тепло. На мгновение я услышал голоса, взывающие о помощи, увидел белоснежное, мерцающее в водных глубинах серебряным светом, длинное, похожее на змею создание, которое скользя в водных толщах, втекло в городские ворота, исследуя новые, доселе недоступные, но теперь принадлежащие ему владения.
Я не боялся утонуть в несуществующей воде, но холод глубины касался, казалось, самого моего сердца. Не знаю, сколько властвовало над городом море. Может быть лишь те мгновения, покуда сливались два мира воедино, а, может быть, не одно тысячелетие. Вода вдруг отхлынула, словно кто-то тянул ее с другой стороны за хвост. Я ощутил движение и увидел вдруг город. Совсем другой. Не Форт. Огромный кафедрал в центре, аккуратные домики, улицы, цветы. Скачущих всадников и летящих по ветру воздушных змеев из реек и ткани над покатыми крышами. Флаги на шпилях и гербы на стеклах…
…Город падал, вздымая из глубины земли темные клубы дыма. Теперь я снова видел Форт. Вода откатывалась, словно время вдруг пошло назад, оставляя после себя разоренное запустение, водоросли и не успевшую спастись рыбу, присосавшиеся к стенам морские черные раковины и мелкий щебень, который притащила с собой волна…
Я с трудом подавил неприятный спазм, родившийся в центре живота, и прибавил шагу. Казалось, пока видения владели моим разумом, я оставался на месте а, может, сам коридор вытянулся, чтобы сохранить в глубинах своих книги и призрачные души; чтобы я мог идти вперед и не останавливаться.
