— Вы не должны более встречаться с маркизом Балястро. Под угрозой войны с моей державой.
Хадджадж едва не вышел все-таки из кабинета. Подобные требования представителю суверенной державы не имел права выдвигать ни один посол. Но министр слишком хорошо изучил конунга Свеммеля. Если Хадджадж открыто проигнорирует его приказ, Свеммель решит, что у Зувейзы есть на это серьезная причина, и бросит на север армию в серых, как сланец, мундирах.
Возможно даже, что Свеммель окажется прав, хотя его посол об этом, конечно, не знает. Ансовальд откинулся на спинку кресла, с восторженным самодовольством наблюдая, как ерзает Хадджадж. Он так ловко запугивал людей именно потому, что получал от этого удовольствие.
— Без сомнения, вы не ожидаете, ваше превосходительство, — Хадджадж попытался потянуть время, — что я прерву всякое общение с алгарвейским послом. Если бы тот приказал мне поступить так в отношениях с вами, я бы, разумеется, отказался…
Ансовальд резко наклонился вперед. На грубом лице его отразились тревога и гнев.
— Он приказал вам прекратить встречи со мной?! — вопросил он. — Да как он осмелился!
То, что делал сам посол, он принимал как должное. То, что кто-то другой мог полагать так же, было возмутительным произволом. Хадджадж посмеялся бы, если б ему не хотелось расплакаться.
— Заверяю вас, это было сугубо риторическое замечание, — проговорил он.
Пришлось потратить несколько минут, приглаживая растрепанные перышки Ансовальда. Наконец, решив, что ункерлантский посол достаточно успокоился, министр продолжил:
— Я едва ли могу избегать альгарвейца на приемах и тому подобных собраниях, вы же понимаете.
— Ну конечно — подобные мероприятия не в счет, — отмахнулся Ансовальд. У Хадджаджа возникло большое сомнение, что ункерлантец проявит благоразумие хотя бы в подобной малости. Посол вновь упер палец ему в грудь: — Но когда вы с Балястро часами шушукаетесь неизвестно о чем… — Он покачал головой. — Не пойдет.
— А если он пригласит меня в альгарвейское посольство, как вы сегодня — в ваше? — поинтересовался Хадджадж, добавив про себя: «Он-то будет более вежлив, это уж точно».
— Откажите, — распорядился Ансовальд.
— Он спросит, на каком основании. Рассказать?
Ансовальд раскрыл рот — и захлопнул.
— Полагаю, ваше превосходительство, — проговорил министр, — вы начинаете понимать мои затруднения. Если мне, министру иностранных дел суверенной державы, запрещают видеться с представителем иной суверенной державы, не сочтет ли вторая держава, что запретивший виновен в оскорблении ее достоинства?
С некоторым глумливым весельем Хадджадж наблюдал, как шевелятся беззвучно губы ункерлантца. Ансовальд был медлителен, но неглуп. Пускай с запозданием, но к правильному выводу он пришел: «Альгарве сочтет, что Ункерлант оскорбил ее достоинство». Учитывая, как альгарвейцы расправились по очереди со всеми своими противниками в Дерлавайской войне, Хадджадж не хотел бы нечаянно наступить им на мозоль.
Ансовальд, судя по выражению его физиономии, — тоже. Хадджадж вежливо отвернулся, покуда ункерлантский посол откашливался, дергал себя за ухо и пытался оторвать заусенец.
— Возможно, — изрек в конце концов Ансовальд, — я слегка погорячился.
В устах зувейзина это было бы риторически-вежливое замечание. В устах ункерлантца, тем более представителя конунга Свеммеля в Бише, это было признание потрясающей искренности.
— В таком случае, ваше превосходительство, — мягко произнес Хадджадж, когда Ансовальд попытался упрямо отмолчаться, — как мне следует поступить?
И снова посол ответил не сразу. Хадджадж понимал, отчего: ункерлантец только теперь осознал, что, следуя приказам из Котбуса, может навлечь на себя беду. Но и ослушавшись приказов из Котбуса, он не мог не навлечь на себя беду. Ансовальд трепетал. Хаджжадж благодушно улыбался.
— Я поторопился, — проговорил Ансовальд со вздохом. — Можете забыть о том, что я говорил, если только вопрос не встанет снова.
Это означало: «Если только конунг Свеммель не решит, что готов оскорбить альгарвейцев». Вот теперь Хадджаджу с трудом удалось скрыть изумление. Готов ли Свеммель пойти на подобный риск? Министру часто приходило в голову, что ункерлантский конунг безумен, но никогда прежде — что Свеммель может быть глуп.
Хотелось бы ему, чтобы состояние рассудка конунга Свеммеля не значило для Зувейзы так много. Куда приятнее и проще было бы полагать это проблемой одного лишь Ансовальда. Но, увы, если Ункерлант подавится, икаться будет Зувейзе… а Ункерлант шел туда, куда прикажет конунг.
А еще Хадджадж хотел бы немного — а лучше бы посильней — сбить с Ансовальда спесь и самодовольство. Но и это было невозможно, если не рисковать тем, чего он уже добился от ункерлантца.
— Пусть будет как вы пожелаете, ваше превосходительство, — промолвил он. — Правду сказать, за прошедший год мы навидались — весь Дерлавай навидался войны. И я всем сердцем желаю, чтобы мы увидали ее конец.
Ансовальд на это только хмыкнул. Что означал сей звук, Хадджадж не взялся бы судить. То ли скепсис — войну с Ункерлантом Зувейза проиграла, и можно было ожидать, что она жаждет реванша. Или Ансовальд знал, что его конунг намерен воевать с Альгарве? При всем дипломатическом мастерстве Хадджаджа он не знал, как задать этот вопрос, не вызвав подозрений, которые лучше было бы не будить.
— Думаю, — промолвил Ансовальд, очнувшись, — что на сегодня мы сделали все, что могли.
То есть напугали друг друга. Ансовальд намеревался напугать Хадджаджа. Но не думал пугаться в ответ. «Что ж, — мелькнуло в голове у министра, — в жизни не все выходит как рассчитываешь». Он поднялся на ноги.
— Думаю, вы правы, ваше превосходительство. Наша встреча была, как всегда, весьма поучительна.
Когда он выходил, ункерлантский после еще обсасывал эту мысль с таким видом, словно та изрядно горчила. Вернуться в общество соплеменников было для Хадджаджа удовольствием, вернуться во дворец — удовольствием еще большим, а содрать кафтан через голову — наибольшим из всех. Разоблачившись с наслаждением, Хадджадж отправился докладывать о своем разговоре с ункерлантцем царю Шазли.
Но там его поджидало разочарование.
— Разве не помните, ваше превосходительство? — спросила дворцовая служанка. — Его величество выехали на соколиную охоту.
Хадджадж хлопнул ладонью по лбу.
— Забыл, — сознался он.
Прислужница уставилась на него. Министр понимал, почему: считалось, что Хадджадж ничего не забывает, и впечатление это соответствовало действительности в достаточной мере, чтобы отступления от правила становились примечательны. Министр воззрился на нее в ответ — а посмотреть было на что. Лениво — ну, не вполне — он прикинул, каково было бы провести с ней ночь. Лалла в последнее время начала обходиться ему слишком дорого, чтобы окупать доставленное удовольствие.
