Хадджадж решительно откинул подобные мысли. Он еще жаждал плотских радостей, но не столь страстно, как в былые годы. Теперь он мог осознать, что есть долг превыше удовольствий. Бросив на служанку последний тоскливый взгляд, министр направился обратно в свой кабинет.
Он подумывал воспользоваться хрустальным шаром, но в конце концов отказался от этой мысли. Вряд ли чародеи из ункерлантского посольства могли подслушивать его разговоры, но убедиться в обратном Хадджаджу особенно не хотелось бы. Довольно будет бумаги, чернил и доверенного курьера.
«Ваше превосходительство», — вывел он, а затем кратко пересказал свою недавнюю беседу с Ансовальдом. Министр уже посыпал документ песком, когда в дверях возник Шаддад.
— Как у тебя это получается? — поинтересовался Хадджадж, перевязывая письмо лентой и закрепляя сургучную печать. — Появляться именно тогда, когда ты нужен.
— Понятия не имею, ваше превосходительство, — ответил секретарь. — Рад слышать, однако, что вы находите мои услуги пользительными.
— Более чем пользительными, как ты и и сам прекрасно знаешь, — поправил Хадджадж. — Если будешь так любезен, что доставишь это письмо в простом футляре…
— Разумеется, — ответил Шаддад. — Полагаю, — секретарь лишь слегка раздул ноздри, высказывая свое мнение, — вы сочтете необходимым, чтобы я оделся…
— Собственно говоря, нет, — возразил министр иностранных дел Зувейзы, отчего Шаддад улыбнулся радостно и довольно. — Без оберток, — продолжал Хадджадж, — ты будешь не так приметен, а бывают времена — и сейчас они наступили, — когда благоразумие становится наимудрейшей политикой. Просто отнеси это письмо альгарвейскому послу, будь так любезен.
Улыбка Шаддада стала шире, переходя в хищный оскал.
— Как прикажете, ваше превосходительство.
* * *
Чтобы вернуть Дагульфу одолженный точильный камень, Гаривальду пришлось пробраться через огромную грязную лужу.
— Спасибо, — буркнул он, стоя на пороге. — Здорово кстати пришлось, серп как новый стал.
Шрам на щеке превращал улыбку Дагульфа в глумливую гримасу.
— Да, в страду тупым серпом не помашешь, — заметил он. — И так работа не из легких, так что ж ее — еще тяжелей делать?
— Ага, — согласился Гаривальд. — Неплохо пошло, да… если бы еще дожди зарядили хоть на пару деньков поздней.
— Если б! Кто б не хотел… — Прищурившись, Дагульф глянул сквозь пелену дождя на барак, который они с Гаривальдом помогали строить. — Было б не так скверно, — продолжил он, понизив голос, — когда б не пришлось кормить всю зиму зэков, и стражу, и этого бестолкового пьяницу-колдуна.
— Тогда бы мы горя не знали, — поддержал Гаривальд. Плечи его под тяжелой накидкой поникли. — Было б лучше, когда бы они — ну хоть охранники — помогли с урожаем. Отработали содержание, можно так сказать.
Дагульф хохотнул — коротко, горько и резко.
— Ты только губу не раскатывай, вот что я скажу.
— Какое там! — фыркнул Гаривальд. — Ленивые поганые ублюдки только и знают что брать. А как попросишь дать, так удавятся скорей.
— Зато мы теперь на эфирной связи с Котбусом. — У Дагульфа эта мысль вызывала скорее омерзение, чем восторг.
— О да, и правда! — согласился Гаривальд. Если он испытывал восторг по этому поводу, то скрывал его так усердно, что и сам не знал об этом. — Теперь, если Ваддо взбредет в голову мысль, он говорит, что это из Котбуса приказали, так что нам остается только кивать. Здорово, правда?
Дагульф сплюнул.
— По мне, так он вполовину столько не болтает по хрусталику, сколько хвастает. Он только нам указывает, что делать, и говорит, мол, из столицы приказ. А нам откуда знать? Вот у тебя дома есть хрусталик — поговорить с конунгом, о делах его порасспросить?
— А то ж! — ответил Гаривальд. — Даже два. Второй настроен на маршала Ратаря, чтобы тот мог прислать сюда армию, когда я расскажу, какой Ваддо трепач.
Оба рассмеялись — и оба слегка нервозно. По правде сказать, Ваддо мог вести разговоры с Котбусом, а они — нет. И если он даже не получал приказа из столицы, доказать этого крестьяне тоже не могли. Перед инспекторами они всегда были беспомощны. Теперь они стали беспомощны перед собственным старостой. Гаривальд покачал головой. Как-то оно неправильно выходило.
Он снова тряхнул головой. До весны все это не имело значения. Даже самый решительный — чего о Ваддо никак нельзя было сказать — староста немногого добился бы зимой в южном Ункерланте. Крестьяне будут сидеть по домам сколько могут, греться сколько могут и пить сколько выдержат. Всякий, кто станет ожидать иного, останется горько разочарован.
— Слышал я, — заметил Дагульф, прервав цепочку мыслей, — что маршал Ратарь конунгу на мозоль исхитрился наступить. Уж не знаю, много ли проку тебе будет с хрусталика, что на него настроен.
— Если припомнить, я тоже что-то такое слышал. — Гаривальд всплеснул руками. — Надо же, злосчастье какое! Столько трудов приложишь ради клятого хрусталика, и тут — на тебе!
В голосе его звучало такое разочарование и досада, словно хрустальный шар действительно стоял у него на каминной полке.
— Да будет тебе, — подыграл ему Дагульф, — можешь настроить шар на нового маршала, кем бы тот ни оказался, и на следующего, когда Свеммель решит поберечь мозоли заранее.
Гаривальд снова покосился в сторону барака. Нет, не могли охранники его слышать. Даже до соседского дома не долетали голоса. И все равно…
— Ты поосторожнее болтай-то, — шепнул он Дагульфу. — Вот теперь слухи до самого Котбуса дойти могут, и тебе это очень не понравится.
— Хороший ты парень, Гаривальд, — ответил ему сосед. — Вишь, сам точило принес, даже «красным петухом» грозить не пришлось. Только насчет всей этой ерунды ты прав. Все равно что в окно тебе кто-то бесперечь пялится — вот оно на что смахивает.
— Не такой ты красавец, чтобы на тебя в окно пялиться, — хмыкнул Гаривальд, не собираясь поддерживать неожиданно заработанную репутацию.
— Жена моя то же самое талдычит, — ответил Дагульф, — так что, может, ты и прав. Но раз я от нее что-то получаю, так значит, кое-что у меня получается, верно?
Фыркнув, Гаривальд развернулся и побрел к дому. Проходя мимо барака, который сам же и строил, крестьянин остановился, прислушиваясь. Какой-то заключенный пел. В песне говорилось о юноше, который влюбился в девушку, — а о чем еще можно петь, если не считать девушки, которая полюбила юношу? — но раньше Гаривальд ее не слышал. Большую часть песен, ходивших в деревне, распевали еще при его дедах.
