Умеющим стоять на своем и не сгибаться.
Он был уверен, что в любой ситуации останется верен себе, своим принципам и идеалам. Что никто не сумеет повлиять на него — особенно физическими способами. И уж тем более что никто его не сломает.
Время, проведенное в подвалах инквизиции, убедило его в обратном.
Клэйв не знал, сколько прошло времени с тех пор, как его принесли сюда, в эту темную комнату где-то глубоко-глубоко под землей. В логово звенящих цепей, раскаленных прутьев, острозаточенных инструментов, зловеще посверкивающих в огнях жаровен... и вопросов — вопросов, что никогда не заканчивались. В обитель ужаса и боли. В самую настоящую преисподнюю, где ломалось не только тело, но и разум.
Клэйв застонал, пытаясь повернуться, чтобы принять чуть более удобное положение на своей металлической лежанке, бесцеремонно впивающейся в спину. Глупости. Он знал, что это не сработает, и это не сработало. Здесь не было и не могло быть никакого удобного положения — и те, кто придумывал все это, были прекрасно об этом осведомлены. Здесь было лишь отчаяние — и боль. Она то растекалась жгучими волнами по всему телу, то концентрировалась в отдельных точках и пылала там, словно тысячи солнц. Она преследовала его, точно навязчивая поклонница, не стихая ни на миг. Даже сейчас, когда он только-только проснулся, она тотчас же дала о себе знать.
Клэйв облизнул языком нижнюю губу, пересохшую, распухшую, покрытую коркой запекшейся крови. Он попытался вспомнить, откуда взялась именно эта кровь, и тут же пожалел о своем решении. Вереница образов проплыла перед ним, ясная, как солнечный день. Раскаленные добела железки, с шипением касающиеся его кожи; сдираемые щипцами ногти; зубы, в которые вонзались крохотные сверла и впивались в них, добираясь до корней... Одни лишь воспоминания обо всем этом заставляли тело Клэйва биться в конвульсиях.
Судя по ощущениям, прошла целая вечность с тех пор, как его начали пытать. Когда все кончится? Клэйв не знал. Голоса мужчин в масках по-прежнему задавали ему вопросы, в основном одни и те же. Заставляли его рассказывать все, что он помнил — и все, что начал забывать.
Конечно, он рассказывал — что еще ему оставалось? Это в сказочных балладах герои стоически выдерживают физическую боль, не говоря ни слова врагам, а в реальности... что ж, весь героизм заканчивается, когда ты чувствуешь запах обгорелой плоти. Собственной плоти. К тому же, Клэйв никогда не считал себя героем — пусть дураки забирают себе это прозвище. Поэтому он с самого начала прилежно отвечал на вопросы, раз за разом произнося избитые фразы, словно актер, играющий единственную роль. Однако инквизиторам было мало его чистосердечного признания. Они продолжали выпытывать из него всю подноготную, возможно, надеясь, что он расскажет им что-то, чего не знает сам.
Где-то неподалеку угнетающим эхом зазвучали шаги, заставив Клэйва нервно сглотнуть и чуть сжать исхудавшие ладони, что выглядывали из-под тяжелых наручников. Что-то негромко зажурчало, левую ногу обдало теплотой, и Клэйв понял, что обмочился. Он уже не стеснялся этого, как прежде — каленое железо и стекло напрочь отмело такое понятие, как «стыд».
Шаги приблизились.
«Нет. Только не это. Только не опять».
Он готов был просить. Умолять. Плакать. Все, что угодно, лишь бы это кончилось. Все, что угодно. Любая цена за прекращение мучений. Хотя бы за их отсрочку. Любая...
Свет от масляного фонаря в руке инквизитора ударил по его глазам, вынудив сощуриться и вжаться спиной в поперечные перекладины своего ложа. Лоб Клэйва покрылся холодным липким потом. Он знал, что будет дальше. После света всегда звучал голос. Всегда.
К его вящему разочарованию, сегодняшний день не стал исключением.
— Я хочу, чтобы ты рассказал мне о том мужчине, что завербовал тебя в ряды еретиков. — До боли знакомый голос: негромкий, монотонный, таящий в себе тысячи угроз. — Расскажи все, что ты о нем помнишь.
Его уже спрашивали об этом. И не один раз. Как-то, еще в начале допросов, Клэйв позволил себе возмутиться, что уже отвечал на заданный вопрос, и инквизитор, ничего не говоря, прижег его руку раскаленным гвоздем. Клэйв быстро сделал выводы и больше не пререкался. Это место располагало к тому, чтобы быстро делать выводы.
Клэйв открыл было рот, но из его горла вырвался лишь сиплый хрип. Он раскашлялся, извиваясь на своей лежанке. Инквизитор щелкнул пальцами, и сбоку выплыл силуэт его помощника. Тот поднес к лицу Клэйва флягу и медленно наклонил ее. Перестав кашлять, Клэйв принялся жадно глотать воду. Вода здесь была чем-то вроде поощрения за хорошее поведение и точные ответы. Последнее время она даже снилась ему.
Инквизиторский мальчик на побегушках отошел в сторону, и Клэйв прочистил горло.
— Это было семь с половиной лет назад, в Дар-на-Гелиоте. — Последнее время Клэйв столько кричал, что сорвал голос, так что он сам едва слышал, что именно говорит. — Зимой. Я продал пару стекол своему знакомому на черном рынке и пошел домой. По дороге я и встретил его...
— Как он выглядел? — требовательно спросил голос.
Клэйв крепко зажмурился, пытаясь вспомнить детали той давней, почти забытой встречи. Семь с половиной лет. Черт, это огромный срок. Он ведь был тогда совсем другим — глупым, почти по-детски наивным...
Мечтающим летать.
— Он... Кажется, он был немного ниже меня. Он опирался на трость правой рукой, а одет был во что-то вроде темной туники и длинного фиолетового плаща...
— Я не спрашиваю, во что он был одет, — проскрипел голос, и Клэйв дернулся, как от пощечины. Скрипучий голос — дурной знак. — Я спрашиваю, как он выглядел.
— Я... Я не знаю. Я не видел его лица. Был вечер, и, к тому же, оно было закрыто капюшоном...
— Вспоминай.
Плечи Клэйва дрогнули. Обнаженные до плеч руки покрылись гусиной кожей.
«Какое вам до него дело?» — захотелось ему спросить.
Разумеется, он не стал задавать ни этот вопрос, ни какой-либо другой. Вместо этого Клэйв попытался напрячь сознание и вспомнить тот роковой вечер.
— Его глаза... — наконец выдавил Клэйв из себя. — Они... горели.
— Горели?
— Как... два тлеющих уголька.
Молчание. Клэйв слышал скрежет пера о пергамент — помощник инквизитора неукоснительно записывал все его показания.
— Что-нибудь еще? — спросил инквизитор.
— Голос. У него был необычный голос.
Инквизитор хрустнул пальцами.
— Что значит «необычный голос»?
— Я... я не могу объяснить. Этот голос... он как будто проникал в мою самую суть. Этому голосу... хотелось верить.
