— Хорошо, мама, я отведу Перрена и Франчу к матушке Адели. И скажу, что ты скоро вернешься. А можно мне потом поиграть с Жанно?
— Нет, — быстро сказала я, но потом передумала: — Ладно, поиграй. И можешь оставаться у Жанно, пока я за тобой не зайду. Хорошо?
Она презрительно на меня глянула:
— Хорошо, хорошо. Я ведь уже взрослая, мам!
Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Потом поцеловала Селин в обе щечки — за обоих малышей — и еще в лобик.
— Ну, ступай, — сказала я. — И поторопись.
Дочка ушла, и я поднялась с колен. Через несколько минут хлопнула дверь, и я услышала, как Перрен во весь голос сообщает бабушке, что они идут к матушке Адели есть медовые пряники. Я быстро прошла на кухню, положила на салфетку хлеб, сыр, яблоки и ножик, тщательно завернув его в тряпицу, и все это завязала в узелок.
Бабушка Мондина уснула. До вечера, во всяком случае, с ней ничего плохого случиться не должно. А если я задержусь, то матушка Адель сразу обо всем догадается и кого-нибудь пришлет.
Я поцеловала старушку и на минутку прижалась к ее сухой морщинистой щеке. Она вздохнула, но не проснулась. Я быстро выпрямилась, взяла узелок и вышла из дома через черный ход.
Наш дом, можно сказать, самый последний, так что оградой нашему саду служит часть той стены, которую построил еще мессир Арно. Бобы у нас в огороде вьются прямо по частоколу, а моя виноградная лоза так и вовсе городскую стену переросла. Клодель тайком прорубил в стене калитку, и это вполне могло бы навлечь на нас немалые неприятности, если б мессир Арно прожил достаточно долго и успел о калитке узнать. Но милорд наш умер, а его наследники были далеко, да и калитка была надежно укрыта виноградными лозами и кустарниками.
Я благополучно миновала калитку, лишь слегка оцарапавшись о колючие ветки, но на душе у меня было скверно. Виноваты, конечно, вчерашнее застолье и гнев, охвативший меня из-за Франчи, думала я, но, если честно, из-за Лиз я тоже сильно тревожилась. Все-таки она была моей гостьей, и если с ней случилось что-то дурное, то виноватой буду я.
К тому же я давно уже, с тех пор как забрали Клоделя, не выходила за городскую стену (если не считать работы в полях, конечно). Отчасти это было даже приятно: солнце светило мне в лицо, никто из детей не дергал за юбку, и воспоминания о «черной смерти» были уже далеко-далеко… Но я, разумеется, очень боялась того места, куда шла.
Еще бы! С самого раннего детства Большой лес внушал мне ужас. Однако трудно было по-настоящему бояться, когда на тропинке, по которой идешь, солнечный свет лежит широкими теплыми полосами, в листве что-то тихонько шепчет ветер и птицы вокруг распевают нежными голосами. Ступать по тропе было мягко: ее покрывал толстый слой опавших листьев. После дождя в воздухе сильно пахло травой и грибами. Мне попадались целые грибные семьи, и я собирала их в фартук, но специально грибы не искала, а срывала только те, что видела на ходу.
Вскоре Санси совершенно исчез из виду, скрытый плотной стеной деревьев. Тропа вилась меж стволами, не становясь ни шире, ни уже. Я даже пожалела, что не взяла с собой собаку моего соседа Аллара. Хотя одна спутница у меня уже была: следом за мной упорно бежала наша полосатая кошка, и я в ее присутствии чувствовала себя гораздо спокойнее, чем ожидала.
Так мы с кошкой заходили все дальше и дальше в лес. Запах грибов пропитал все вокруг, точно колдовские чары. Я даже засмеялась. Смех мой негромко прозвучал среди деревьев и угас. С наступлением осени листья буков стали совершенно золотыми, а дубы превратились в бронзовые изваяния. Ягоды рябины краснели, прячась за перистыми листочками; среди густых, покрытых шипами ветвей виднелись спелые ягоды терновника. Птицы пели по-прежнему, но кроме их голосов вокруг не было слышно ни звука.
Теперь кошка шла впереди и словно вела меня за собой, гордо задрав хвост и изящно изогнув спинку. Можно было подумать, что она тут бывала уже не раз.
Я-то сюда точно приходила, хотя так давно, что даже вспоминать об этом было грустно. И приходила я сюда по этой самой тропе, вот только грибов вокруг столько не было, а при каждом новом повороте тропы я только и делала, что крестилась. Наконец я миновала последний спуск, отчего-то показавшийся мне очень крутым, обогнула знакомые заросли терновника — должно быть, когда-то здесь была зеленая изгородь — и вышла на залитую солнцем поляну. Как и тогда, у меня после зеленого лесного полумрака даже голова закружилась и перед глазами поплыла пелена.
Часовня была на месте. Точнее, две целые стены и еще одна, наполовину разрушенная. Ворота тоже совсем развалились, хотя на арке еще была видна красивая резьба, изрядно попорченная временем и дождями. Верхняя часть креста отломилась. Богоматерь, сидевшая у подножия креста, утратила одну руку, некогда воздетую вверх, однако малютка Христос по-прежнему крепко спал у нее в объятиях. Да и улыбка Пресвятой Девы по-прежнему была доброй и нежной, как ни старались стереть ее время, ветер и дождь.
Я перекрестилась, глядя на нее. Пока что я не заметила, чтобы сюда залетали какие-то духи, хлопая крыльями и отвратительно визжа. Здесь вообще все застыло. Двигалась только моя кошка; она осторожненько преодолела порог и исчезла в глубине бывшей часовни.
Руки у меня вдруг похолодели. Я крепче сжала в руках узелок и неожиданно почувствовала страшный голод. Я уж и не знала, смеяться мне или плакать: оказывается, мой желудок жил своей собственной жизнью, и для него не имели ни малейшего значения ни мой страх, ни мой гнев.
Ну что ж, придется его покормить. Собрав все свое мужество, я шагнула под арку ворот, слегка пригнув голову, хотя высоты там было более чем достаточно. Но это было святое место, хотя, может, когда-то и посвященное совсем иному богу, чем тот, которого знала я.
Выложенный плитками двор когда-то был, видимо, очень красивым. Теперь плитки были разбиты, краски на них выцвели. Алтарь рухнул, но купель была цела, хотя и сильно потускнела и покрылась черными пятнами, как и резьба на воротах. Ручеек воды втекал в купель и вытекал из нее через специально сделанные отверстия. Да и сама по себе купель показалась мне довольно странной: она была вырублена из цельного ствола дерева, а бортик обит свинцом, и на нем еще сохранились остатки позолоты. Вся купель была украшена резьбой в виде крестов. Крыша над нею странным образом сохранилась, так что эта часть разрушенной часовни оставалась почти сухой, иначе древняя деревянная купель давным-давно уже превратилась бы в труху.
Лиз стояла на коленях у края купели, склонив темноволосую головку и вцепившись в обитый свинцом край. Я видела, как белеют ее пальцы, но воду мне видно не было, да я и не хотела ее видеть. Я слышала, что Лиз что-то говорит, но язык этот был мне неведом. А то, как она говорила, будило в душе невнятную тревогу: она задыхалась от отчаяния, она о чем-то молила и молила так страстно, что я невольно бросилась к ней, протягивая руки. Однако заставила себя остановиться, прежде чем успела ее коснуться. Если она надеялась увидеть на дне волшебной купели лик своего возлюбленного, то, как мне показалось, призывала его восстать из мира мертвых!
