Покачавшись несколько секунд, мужик рухнул в крапиву, а второй медленно поднял на меня растерянный взгляд. В нем появилась тупая ненависть, предвестник нападения.
- Ты что, ведьмища??? Да я тебя!
Он бросился к окну и, заскочив на бревно, лежащее под ним, упер руки в раму.
- Рвать тебя сейчас буду, шваль… - процедил «крысиная морда», обдавая меня запахом лука.
Я даже улыбнулась, глядя на то, как шикарно мужик раскрылся передо мной. Ну, молодец, чё… “А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк…”
Одно удовольствие бить таких придурков. Размахнувшись, я ударила его кулаком в область подмышки, не забыв при этом с присвистом орануть:
- Са-а-а!
Вообще, Са - звук убийства. Я читала о нем такое: «Он насильственен, жесток и хладнокровен. Он может испугать противника. Когда сила проявляется со звуком “са”, он резок и пронзителен. Это злой и недружественный звук, и его можно применять только в случае крайней необходимости.».
Короче, мне была по душе такая фигня.
Пришлось представить, что я Сунь Фуцуань, по прозвищу Лутан*, победившим шестерых дзюдоистов. Мне всегда нравилось ушу, но по телосложению я, увы, больше подходила для борьбы. Тренер так и сказал. Мол, таких здоровенных ушуистов мир еще не видывал, и лучше мне не травмировать психику фанатов этого боевого искусства. Или борьба, или начинать жрать - и в сумо.
Удар в область подмышки очень болезненный и опасный, так как там находится меньше всего мышечной массы. В связи с этим слишком хорошо открыт один из нервных узлов. От боли противник может даже потерять сознание, а еще можно повредить сустав, соединяющий плечо с ключицей и лопаткой.
«Маугли», заскочившее на окно, тоненько взвыло, а потом рухнуло вниз к своему «порванному» дружку.
- Ху-у-у… - выдохнула я, поклонилась окну и закрыла его. На сегодня хватит.
Все это время Прошка стоял за моей спиной. Глаза мальчишки были как блюдца, но в них плескался восторг, от которого он даже подпрыгивал на месте.
- Еленочка Федоровна, он «ху» и есть, я вам истинно говорю! Научите меня, прошу! Хотите, в ножки упаду!
- Научу как-нибудь, - пообещала я, снова поворачиваясь к окну. Мужики уже поднялись с земли и, скрутившись, ковыляли прочь. Значит, нормально ударила, живы будут и даже без инвалидности. – Как устроимся здесь, так и научу. А ты не знаешь, кто это?
- Да как же не знаю! Это Егор и Терентий, они у купца Жлобина служат! – ответил Прошка, почесывая живот. – Наш Тимофей Яковлевич у него денег занял на анструменты и помады. Вот он их и подсылает, чтобы должок назад забрали.
- Что ж он не отдает им должок? – удивилась я. – Отдал бы и спал спокойно!
- Чево он отдаст? – Прошка оглянулся и приблизился ко мне. – Не хотел вам говорить, да куды ж деваться… Вы думаете, куда Тимофей Яковлевич сегодня майнул, аж пыль под ногами завеялась?
- Куда? – я с любопытством ждала ответа.
- Сначала он к вдовице одной заходит, а опосля в трактир, где в карты режутся! – прошептал мальчик. – До утра его не будет. Потом приползет пьяненький, щей кислых похлебает да в кровать! Храпит до вечера, после чего ругается!
- А ругается почему?
- Дак денежки-то тю-тю! – Прошка развел руками. – Всегда просадит последнее, а потом беснуется!
Ага! В-о-о-от оно что!.. Дядюшка у нас игроман! Ах ты ж, старый картежник!
- Еленочка Федоровна, что делать-то будете? – мальчишка взволнованно наблюдал за мной.
- Пусть он явится сначала, а там решим, - ответила я, понимая, что проблемы только набирают обороты. – Лечить, наверное, станем.
- Чем? – Прошка хлопнул глазами.
- Чем придется. Может, веником, а может, и чем потяжелее… Ладно, пойдем, посмотрим, что там с Тузом.
- Елена Федоровна, погодите! – Евдокия оставила свои котелки и пошла за нами. – Я слышала голоса мужские. Приходил кто?
- Мужики приходили, хотели бороды да усы подстричь, - сказала я, чтобы она зря не нервничала. – Ничего, в другой раз придут.
- А можно мне с вами? – вдруг попросилась повариха. – На дитенка посмотреть, да и вообще с вашими обзнакомиться…
- Закрывай дверь, и пойдем, - позволила я. – Нечего самой сидеть.
Евдокия заперла двери, а потом растерянно огляделась.
- А Туз где? Сбежал, что ли?!
- Я его забрала. Иначе с голода пес помрет, - ответила я. – Неужели объедков жалко?
- Каких объедков? – удивилась женщина. – Тимофей Яковлевич все до последней крошки съедает. Чтобы ничего не оставалось!
М-да… Ну что тут скажешь?
Пес лежал у крыльца перед пустой миской. В ней еще оставались какие-то крошки, а это значило, что животное покормили.
- Елена Федоровна, кто ж так животину замучил? – из-за угла дома показался Селиван. – У него голоса нет даже… Бедняга.
- Кто, кто… Тимофей Яковлевич, - я присела рядом с псом и погладила его по голове. – Ничего, все хорошо будет…
Туз открыл слезящиеся глаза и уставился на меня пронзительным взглядом. Он словно пытался понять, когда его снова начнут морить голодом или, еще чего лучше, прогонят со двора.
- Спи, набирайся сил, - прошептала я и поднялась, заметив, что в окне мелькнула голова Акулины в светлом платочке.
- Вы есть-то думаете сегодня? – она высунула свой нос на улицу. – Али голодом сидеть станете? У нас тут и капустняк, и яишенка на сале, и пирог с грибами!
- Еленочка Федоровна, давайте уже пойдем, - взмолился Прошка. – У меня, как у Туза, голос пропадает. Чую, онемею скоро…
- Да кто ж тебе позволит? – засмеялась я. – Беги уже! Помоги Акулине на стол накрыть!
Мальчишку как ветром сдуло, а Евдокия вдруг сказала:
- Хорошая вы, Елена Федоровна, тяжело вам будет с Тимофеем Яковлевичем.
- Ты за меня не переживай. А вот за дядюшку пора и побеспокоиться, - я хитро взглянула на нее. – Жизнь у него веселая начинается. Это я тебе обещаю.
* Сунь Лутан (Фуцюань) - один из величайших мастеров за всю историю китайского Ушу.
Глава 20
Проснулась я оттого, что кто-то пьяно распевал прямо под окнами. Я громко зевнула, глядя на треснутое стекло, за которым начинало сереть ночное небо. Кому это не спится в такое время? Надрать бы задницу, чтобы народ не будил! Стоп, так это, наверное, дядюшка!
Я быстренько накинула халат и, взяв свечу, спустилась вниз.
- Барышня, вы куды?
Я вздрогнула от неожиданности и, тихо выругавшись, подняла голову. Акулина стояла на верхней ступеньке в ночной сорочке, кутаясь в большую шаль. В ее руке тоже была зажата свеча, свет которой делал ее образ немного мистическим.
- Куды, куды… Закудыкала! – раздраженно прошептала я. – Иди спать!
- Я вас саму не брошу! – упрямо заявила девушка, спускаясь ко мне. – Думаете, дядюшка приползли?
- Скорее всего, - я открыла входную дверь, и пение стало еще громче. Надрывным голосом, в котором звучала пьяная мука, Тимофей Яковлевич тянул что есть мочи:
- Умру-у-у ли я-я-я…
И над могилою-ю-ю
Гори-и-и, сия-я-яй, моя звезда-а-а!
Туз даже ни разу не гавкнул, видимо, уже привык к таким сольным концертам за всю свою несчастливую жизнь.
- Ну, Малежик, ты у меня попляшешь… Я тебе устрою! - прошептала я, выходя на крыльцо. – Праздник у него… Ничего, завтра для тебя начнутся ужасные будни.
- Что вы говорите? – любопытная и вездесущая Акулина заглянула мне в лицо. – Чево валежник будет?
- Тимофей Яковлевич, говорю валежник. Нажрался, что на ногах не держится, - приподняв свечу, я осторожно спустилась вниз. – Пойдем искать его, наверное, в кустах наш певец валяется… И замолчал же как назло!
Мы с Акулиной начали обходить парикмахерскую, и вскоре она позвала меня:
- Здесь он! В крапиве закуёвдился!
- Это хорошо, что в крапиве, - довольно произнесла я. – Маленькое, но наказание.
Тимофей Яковлевич лежал в зарослях, сложив на груди руки. Ворот его рубахи был залит вином, рукав оторван, а жилет расстегнут. Одного сапога вообще не наблюдалось, и он нервно дергал ногой, касаясь голыми пальцами жгучих стеблей. Картина маслом.
