- Гори-и-и, гори-и-и, моя-я-я звезда-а-а-а.
Звезда-а-а любви-и-и-и приветная-я-я-я!
Снова «грянул» дядюшка, и где-то рядом завыли собаки.
- Последняя гастроль артиста-солиста императорского театра драмы и комедии…* - я пихнула его ногой. – А ну, замолчи, Шаляпин! Перебудишь всех!
- Так и есть! Всю рубаху обляпил! – зашептала Акулина. – Надобно бы и на портки посветить, может, и там оконфузился?
- Отста-а-ань… - Тимофей Яковлевич отмахнулся от нее. – Уйди-и-и, дура…
- Акулина, разбуди-ка Селивана, - попросила я, брезгливо разглядывая родственничка. – Нужно его отнести в кровать.
- Одна нога тут, другая там! – девушка помчалась к дому. – Сейчас доставим его прямо в постели!
Дверь, которую совсем недавно охранял Туз, открылась и я услышала испуганный голос Евдокии:
- Чево туточки? А?
- Хозяин твой вернулся, лыка не вяжет, - усмехнулась я. – Паликмахер…
Вскоре пришел Селиван и молча взвалил на плечо слабо сопротивляющегося дядюшку.
- Куды его?
- Я покажу! – Евдокия суетливо забегала вокруг. – На второй этаж по лесенке!
Поднявшись по скрипучей лестнице, мы оказались в покоях Тимофея Яковлевича. Проснувшийся от всех этих движений Прошка быстро зажег свечи, и я огляделась. В комнате дядюшки в отличие от рабочего места царил порядок: все вещи лежали на своих местах, кровать аккуратно застелена, даже пыли не наблюдалось. Но это скорее было заслугой Евдокии.
Селиван положил дядюшку прямо на покрывало, а я спросила у поварихи:
- Как часто он вот так гуляет?
- Три дня проходит и по новой, - женщина с горечью взглянула на Тимофея Яковлевича и покачала головой. – Чево и делать-то, не знаем…
- Ключ есть от комнаты?
- Ключ? – Евдокия как будто испугалась. – А зачем это?
- Есть! – Прошка подпрыгнул и снял с гвоздя связку ключей. – Здесь и от комнаты и от остальных дверей!
- Вы что задумали? – повариха прижала ладошку к щеке. – Ой, божечки…
- Ведро ему принесите и воды, - распорядилась я. – Посидит взаперти, подумает над своим поведением, а там видно будет.
- Да как же это?! – воскликнула Евдокия. – А кто же в паликмахерской работать станет?!
- Кто-нибудь да станет! Неси, что я сказала! – мне вдруг в голову пришла мысль, что я ведь тоже могу мужиков стричь. Элементарные навыки у меня были. Тем более, что вряд ли здесь требовалось какое-то особое умение. Прически примитивные, а бороду Махмуду я сама и стригла… Он никогда не посещал барбершопы.
- Ежели Елена Федоровна сказала несть! Значит, несть! – выступила Акулина. – Незачем дурные вопросы задавать!
Вздыхая и охая, Евдокия принесла все, что требовалось. Поставив ведро у кровати, а графин с водой на стол, я закрыла комнату дядюшки на ключ. Все слуги столпились в коридоре, ожидая моих распоряжений.
- Чтобы никто не подходил к дверям без моего особого разрешения. Понятно? – я обвела их грозным взглядом. – Я спрашиваю: понятно?
- А ежели Тимофей Яковлевич бесноваться станет? – Прошке казалось, совсем не было страшно, а скорее любопытно.
- Ничего, побеснуется и успокоится, - я, конечно, понимала, что дядюшка начнет устраивать концерты, но со мной никакие трюки не пройдут. Моего терпения хватит на десять таких алкашей.
- Кормить-то его как? – Евдокию беспокоила эта сторона вопроса. – Голодом, что ль, морить?
- Завтра сухарик пожует, а потом посмотрим на его поведение, - я повернулась к Селивану. – Как только рассветет, забей-ка окно.
- Как скажете, Елена Федоровна, - он улыбался в бороду, в то время как повариха хваталась за сердце. – Еще чего изволите?
- Нет. Спать идите, - я подтолкнула Прошку. – Давай, дуй досыпать.
- И не жалко вам его? Человек ведь пожилой! – не выдержала Евдокия. – Будто злодея какого в казематы!
Я не успела ей ответить, потому что меня опередила Акулина:
- Жаль, жаль, да пособить нечем! Пьянь эдакую уму разуму учить нужно, иначе он и вас, как Туза загнобит! Правильно Елена Федоровна делает! Пущай знает, как оно жадничать да глотку заливать! Ишь, ты! Жалельщица нашлась! Ничего, наша хозяйка питуха вашего быстро вразумит!
Евдокия ничего не ответила, лишь громко всхлипнула.
Мне даже удалось немного задремать, но мой сон длился недолго. Крики и вопли разорвали утреннюю тишину, заставив меня резко сесть в кровати. Какого черта?!
А-а-а-а… дядюшка…
В дверь постучали, после чего в комнату заглянула Акулина. Ее глаза возбужденно блестели, а в голосе звучало веселье:
- Божечки! Чево происходит-то! Дядюшка очухался, криком кричит, такими словами всех называет, что даже Селиван краснеет!
- Ничего, пусть прокричится, устанет, а потом и я подойду, - мне доставляли истинное наслаждение гневные вопли, залетающие в открытое окно. – Пять стадий принятия неизбежного…
- Это чево такое? – девушка с любопытством присела на стул у кровати. – Пять стадов… тьфу!
- Сначала Тимофей Яковлевич не мог поверить, что его заперли в собственной комнате . Стадия первая – отрицание. Сейчас он уже понял, что выйти у него не получится. Это стадия вторая – гнев. Потом он станет клянчить, чтобы его выпустили, обещать все что угодно. Стадия третья – торг. После всего этого начнется очищение. Дядюшка перестанет с нами говорить, возможно, будет отказываться от еды. Стадия четвертая – уныние. Самая хорошая стадия, пятая. Тимофей Яковлевич примет все, что с ним происходит и вот тогда можно будет договариваться, - я улыбнулась Акулине. – Вот так!
- Ишь, ты… - она задумчиво нахмурила брови. – Я вот думаю, барышня… Может, и мне обо што головой приложиться? Совет не дадите, так чтоб не больно, а в мозгах просветление наступило?
- Я сейчас сама тебя приложу! – я потянулась к ней, но девушка увернулась и со смехом выскочила из комнаты.
- Я сейчас водички тепленькой принесу! Умываться будем!
*цитата из фильма “Неуловимые мстители”
Глава 21
Я привела себя в порядок под гневные крики Тимофея Яковлевича, не спеша позавтракала, немножко поиграла с Танечкой и только потом пошла проводить беседу.
Евдокия сидела на крыльце, а рядом возвышалась гора закопченной посуды.. Повариха чистила котелки песком и испуганно всхлипывала, как только дядюшка начинал кричать громче.
Селиван забил окно, оставив довольно приличные щели, чтобы в комнату попадал свет. В этих щелях мелькало припухшее лицо Тимофея Яковлевича, который тщетно пытался оторвать какую-нибудь из досок.
- Это ж позор, какой… что люди скажут? – Евдокия поднялась, когда я подошла ближе. – Небось, вся улица слышит, как хозяин кричит. Может, вообще думают, что убиваем мы его!
- А то, что твой хозяин в кустах валяется, не позор? Что долгов куча, за которыми сюда головорезы приходят, не позор? – я хмуро смотрела на нее, пока женщина не опустила глаза. – Нечего меня стыдить. Я тебе не дитя неразумное. Поняла?
Повариха кивнула. Но я видела, что она все равно осталась при своем мнении. Тоже мне, защитница прав обиженных и угнетенных!
- Тимофей Яковлевич грозился мне уши оторвать, - возле меня, как всегда, будто из воздуха, появился Прошка. – Вы уж поспособствуйте, Еленочка Федоровна, чтобы они на голове остались.
- Останутся! Никто твои уши не тронет, - засмеялась я, глядя на окно, за которым бесновался дядюшка. – Глотка луженая! И не надоело ведь орать.
- Вы у меня все попляшите! Выберусь отсюда, всех накажу! На улицу вышвырну! Продались сатрапихе приезжей! Приблуде поганой! Забыли, кто вас кормит! За руку дающую цапнуть норовите?! Изничтожу!
- Ишь, как грозится, - к нам подошла Акулина. – Всем бы чертей раздал, да руки коротки.
Я поднялась на второй этаж и постучала в дверь.
- Тимофей Яковлевич, хорош орать. Соседей, небось напугал уже.
В комнате воцарилась тишина, а потом послышались крадущиеся шаги. Дядюшка подошел к двери.
- А ну, выпусти меня, зараза! Тебе кто право дал порядки в моем доме устанавливать?!
