— А как я это сделаю? Мне что от рысей особое доверие выйдет? — натурально изумился Игорь.
— Я вот на птичника твоего поглядел… Ири точно такой же желтолицый. И глаза косят. С виду они — точно братья. Моим чистюкам соваться в те места никак невозможно. Даже если они, как ты в торговцев перерядятся. А вы с напарником можете проскочить. Дескать, ищите давно пропавшего брата. Вас и спрашивать много не станут. Один раз посмотреть, сразу понятно — кто тут кому родня. Думаю, пройдете. А там уже уговаривайте, улещайте… в общем змеей извернись, а вымани повара из замка. А как выманишь, колотушкой по голове тихонько пристукни, и тащи в повозку. Вам только до границы Аркаса добраться. Там мои ребята будут ждать. Примут с рук на руки повара, а вам голубей передадут.
— Ага, — в тон коменданту отозвался Игорь, — а не найдется голубей, той же колотушкой, но уже до смерти.
— Э — нет. Смертушку ты найдешь, если меня обмануть захочешь. Наоборот, голубей тебе всенепременно привезут. Ты с ними во дворец вернешься, герцогу сдашь и станешь дальше служить… и мне докладывать. Ты мне там очень пригодится можешь. Не дурак и ловок, к тому же. Мне такой человек при дворе — в самый раз. Лишь бы не забывал, что за тобой смотрят.
— Понятно. Но скажи, господин Абаган, зачем тебе тот повар сдался?
— Пирожков хочу! — расхохотался комендант.
Игорь спросил, собственно, исключительно для отвода глаз. Как дважды два понятно, для чего понадобился чистюкам незаметный повар рысьего княжества, как никто иной знакомый с ядами.
В одночасье наступило лето. Не тусклое и холодное, которое ничего не приносит кроме зловредных комаров, — ярое и щедрое.
Что уже там дриада делала с рыжим… только дождь высох, будто его и не было. Трава распрямилась. А гигантский колос банана на глазах пошел наливаться плодами.
Середину поляны примяли, зато по краям беспечно курчавились заросли земляники, из которых светились огромные, сладкие, — все успели пощипать, — ягоды. Жабы и змеи ушли сами. Не то что в первые дни, когда ногу некуда было поставить. Того и гляди под ней либо опасно зашипит, либо противно хлюпнет, если таки раздавил беззащитную тварь. Вроде и не велика беда, да вдруг та жаба была хозяину зеленого царства первой подругой. Отвечай потом. Золотоволосый лесной царь мог сделать с непрошеными гостями что угодно.
Шак как-то осторожно, обиняками принялся выспрашивать Фасольку о намерениях Зеленого. Она только рукой махнула. Шак не стал допытываться. Солька знает, что делает. Другое дело, что дриада все больше в чащу таращилась, да прислушивалась к лесу. Такой товарищи ее еще не видели. Оторву будто на веревке туда тянуло.
Однажды вечером собака, кивнув в сторону темных дебрей, спросил:
— Уж не влюбилась ли ты, девочка?
— Еще чего! — передернула плечами Солька. — Подумаешь!
Ага. Все именно так и подумали. Но ни ревности, ни зависти, ни злобы. Пойди, пойми от чего так? За иную бабу мужики грудь в грудь бьются, чтобы никому кроме не досталась. А эта — вольная… или по тому за нее не режутся, что она и так никому никогда принадлежать не станет. Вольная пришла — по своей воле уйдет.
Зеленый к ним больше не приходил. Как забрал новорожденный болтун, так и сгинул. Цыпа вначале страдала, дергалась на каждый шорох, а потом начала успокаиваться.
Природа милостива, подумал Саня, роди курица нормального ребенка, да покусись кто на него, не посмотрела бы ни на чины, ни на силу — в клочья порвала.
Собака рассказал, кокой орел явился на ее зов, когда уходили от погони. Саня с уважением покосился на курицу. Но сообразил: не случись ей потерять столько сил, родила бы свой болтун в три минуты, провоняла округу едким птичником, и уже бегала бы вовсю. А так, до сих пор лежала, едва поднимаясь. Вообще в этом походе Цыпе все время не везло.
А кому везло? Разве, Саньке. Он как в той сказке: и от дедушки — законного колдуна — ушел, и от постылой невесты, и от братца — медведя.
Пелинора уже на сто рядов разобрали по косточкам. Попутно Саня утвердился в том, что собака темнит, а Шак — не то чтобы…но тоже всей правды не выкладывает.
Кот озлился, — сколько его за недоумка держать будут! — и взял друзей за грудки. Шак отворотил морду. А собака встал во весь свой невысокий рост, расправил плечи и кинул, сидевшему на пеньке Сане:
— Драться будем?
— За что? — опешил кот.
— За правду. Ты хочешь знать, как все было. А я не хочу говорить. И либо ты примешь все, как есть, либо — твои когти, против моих клыков.
И что-то было в тот момент в собаке… некая другая правда.
Вышел ты, котейка, весь такой чистый и смелый напролом против медведя, одолел — не одолел, так хоть согнул, и весь из себя — герой. А они? Ты был князю хранителю Границы нужен. Он с одной стороны на тебя ставил, а с другой — принуждать тебя опасался. Они — другое дело. Кто такой собака против Влада? Бывший могучий синьор, который по долам в пыльных сапогах скитается. Шак — вообще никто. Вольный конь, разумеется, для любого замка — приобретение, но им в большой игре и пожертвовать можно. О девочках вообще речи нет.
Согнись они под волей Пелинора, согласись на его условия, подыграй против Сани — жили бы в достатке и тепле, и очень быстро умерли… от нехватки воздуха. Значит, пришлось им очень и очень не сладко. На столько, что и правду не расскажешь…
Интересно все таки, что там собака натворил?
Кот прикинул, с какой стороны Дайрен мог его зацепить. Получалось: только с одной.
— Прости… брат, — выговорил кот, усмехаясь в кулак. И в самом деле, прощая в тот момент Эду девушку Эрику, которая, получается, горько плакала не по Саниной любви, а по собственной слабости. Или вообще уже по Эдду? — Я тебе в другой раз рыло начищу.
Пообещал и фыркнул.
— Если догонишь, — не остался в долгу собака.
Исчерпав, таким образом, инцидент, они уселись рядком, потребовали от Фасольки чаю и решили окончательно прояснить диспозицию.
Из, имевшихся у каждого отрывочных сведений, складывалась не самая веселая картина. На западе лежали владения князя Пелинора. А это — медведи, которые раз уже гоняли арлектнов по полям и лесам. Сам владетельный синьор, — напористый, мощный и хитроватый, — в данный момент сильно раздосадован. Дайрен, правда, утверждал, что он отходчивый. Случись удирать в ту сторону, их примут, но уже на условиях Пелинора. На дурнинку как в первый раз не проскочишь. Саньку — медвежушке в мужья, Эда — на вторые роли. Коня — командовать мобильными группами. Девчонок — в обоз. Такой расклад годился только на самый крайний случай.
Из депеши герцога Ария следовало, что за внутренней границей, рассредоточились егерские команды, науськанные ловить именно арлекинов. Там не шибко проскочишь. Если запахнет жареным, придется уходить в дальний прыжок. И куда вынесет, не знает никто.
Полетели, завертели… открываешь глаза, а повозки стоят на главной площади столицы аккурат перед дворцом. Герцог из окошка высунулся, с перепугу щекой дергает. Стража вытаращилась с копьями наперевес. И ни водички попить, ни отлежаться. Тепленьких возьмут и в подвал покидают. Никому пощады не будет: ни Шаку, ни собаке, — Эду вообще могут особый прием организовать, — ни Сане, который, как известно, уже прописан на перекрестках котом-людоедом.
Остается, погонять в сторону соседнего приграничного участка. Кто там правит, неизвестно. Какие порядки — тоже. Велик риск, нарваться на недопонимание тамошнего хранителя. Но не попробовать — полная глупость
Курица устроилась рядом, послушала их разговоры, покивала.
— Одобряешь, Цыпочка?
— Не знаю, Шак. Тут в приграничье так все перемешалось, я ничего толком не чувствую. Разве… постоянную тревогу.
— Ну, и не напрягайся. Отдыхай. День, два и снимаемся. Сидеть тут и ягоды кушать… Солька!! Солечка, да брось ты свою картошку, потом дочистишь. Соленька, маленькая моя, скажи, тебе Зеленый не говорил, как отсюда выбираться.
— Нет. Да я не и спрашивала.
— А можешь?
— Он куда-то пропал. Я его не чувствую. Помнишь, мне казалось, что деревья разговаривают? А сейчас — тишина. Слушаю, слушаю…
— Как объявится, шепнешь?
— Шепну, — безразлично отозвалась Солька и отвернулась к кухонному котелку. Лопатки задвигались. Она что-то мурлыкала себе под нос. Раскрывшиеся в волосах колокольчики старательно кивали в такт.
Саньке стало вдруг необыкновенно хорошо. Так спокойно и ясно бывало только дома. И завтра будет также, пусть даже придется удирать от очередного Пелинора. В Камишере остался дом его детства. Тут, с ними, был дом его жизни. Домик на колесах. Куда покатишься? К соседу грозного медведя? Давай, попытаем счастья.
* * *
Старый седой термит сидел на верхушке своего замка и наблюдал. Захватчики на поляне надоели ему хуже муравьев. Вот поганое племя! Муравьи, то есть. И эти, с телегами не лучше. Понаехали, расшумелись. Жабы попрыгали в овражек. Змеи расползлись. Им лесной хозяин приказал. Ослушаться, не моги. Термитов, правда, трогать не стал, предупредив, однако, что оставляет их на месте до первого замечания. Глава термитного семейства донес волю господина до родичей, присовокупив от себя сварливую ноту. И хоть его дети, внуки, правнуки и прочая мелочь характер имели наследственный, — строптивый в дедушку, — нарушать приказ пока никто не решался. Даже носа из термитника не высовывали. Исключением являлся сам старикан, уяснивший, что особенного вреда, кроме шума, от гостей не происходит. А один, — коренастый и волосатый, — даже как-то принес к его дому крошки и высыпал перед седым корифеем. Термитный пращур посчитал ниже собственного достоинства, удирать от молодца, хоть испугался до мокрых задних ножек; с достоинством досидел на вершине замка до конца, и только, когда доброхот удалился на порядочное расстояние, слез на траву и подобрал подношение.
