— Прошу прощения у вас обоих. Я не собирался запрашивать слишком много. Селендри, я с вами согласен. С вашей точки зрения, в вашем положении избавиться от меня представляется мудрым решением. Тайны опасны для профессии. Мне разонравился мой таинственный наниматель. Хочу более предсказуемой жизни. Мои просьбы и предложения прямые и честные.
— А взамен, — сказал Реквин, — я получаю возможность проникнуть в тайну угрозы моему хранилищу, которое я считаю неприступным.
— Несколько минут назад вы с такой же уверенностью говорили о своих служителях и их способности засечь шулера.
— Вы сумели проникнуть в мое хранилище так же, как обманули моих служителей, мастер Коста? Вам хоть что-нибудь удалось?
— Мне нужно только время, — ответил Локки. — Дайте мне его, и рано или поздно способ найдется. Я сдаюсь не потому, что это слишком трудно; я сдаюсь, потому что мне так хочется. Но я не прошу верить мне на слово. Присмотритесь к нашей с Джеромом деятельности. Расспросите, чем мы занимались в городе в последние два года. Наши достижения могут открыть вам глаза.
— Не премину, — сказал Реквин. — А пока — что мне делать с вами, мастер Коста?
— Ничего особенного, — ответил Локк. — Расспрашивайте. Не спускайте глаз с меня и Джерома. Позвольте нам играть в вашем Шпиле — обещаю играть честно, по крайней мере в ближайшие дни. Позвольте мне поразмыслить над планами и обдумать то, что мне известно об анонимном нанимателе.
— Выпустить вас отсюда невредимым? А может, лучше подержать вас взаперти, пока я удовлетворяю любопытство относительно вашего прошлого?
— Если вы собираетесь серьезно обдумать мое предложение, — сказал Локки, — то должны серьезно отнестись и к возможной угрозе со стороны моего нанимателя. Любой намек на то, что мы с Джеромом задержаны, и мы для вас потеряны. И ваш шанс — тоже.
— Вы хотите сказать, я утрачу возможность извлечь из вас пользу. То есть я должен поверить человеку, который предлагает предательство и убийство партнера.
— Вы держите мой кошелек так же крепко, как ваш стол держал мою руку. Все свои деньги в Тал-Верраре я разместил в Солнечном Шпиле. Можете поискать мое имя в любом счетном доме города. Не найдете. Я добровольно отдаю вам этот рычаг воздействия.
— Человек, затаивший зло — настоящее зло, мастер Коста, — может плюнуть на все белое золото в мире, чтобы достичь своей цели. Я слишком часто бывал такой целью, чтобы забыть об этом.
— Я не совершенство, — сказал Локки, забирая со стола одну из своих колод. Он несколько раз, не глядя, перетасовал ее. — Джером без всякой причины оскорбил меня. Платите мне и обращайтесь со мной хорошо, и я никогда не дам вам повод для недовольства.
Локки снял со стола верхнюю карту, перевернул и положил картинкой вверх рядом с остатками ужина Реквина. Это был «Повелитель копий».
— Если вы согласны, я добровольно и сознательно принимаю вашу сторону. Делайте ставку, мастер Реквин. Шансы на выигрыш хорошие.
Реквин достал из кармана очки и снова надел их. Он задумчиво смотрел на карту; какое-то время все молчали. Локки спокойно отхлебывал вино из своего бокала; вино стало светло-голубым и приобрело вкус можжевельника.
— Почему, — спросил наконец Реквин, — если отбросить в сторону все прочие соображения, я должен позволить вам нарушить главное правило моего заведения и оставить это безнаказанным?
— Потому что других мошенников ваши служащие обнаруживают на глазах гостей, — ответил Локки, стараясь говорить искренне и виновато. — За пределами этого кабинета никто не знает о моем признании. Селендри не сказала служителям, зачем ведет меня к вам.
Реквин вздохнул, достал из кармана золотой солари и положил поверх карты Локки.
— Пока ограничусь небольшой ставкой, — сказал он. — Сделаете что-нибудь необычное или подозрительное — и не доживете до того, чтобы передумать. При малейшем намеке на то, что ваши слова ложь, я прикажу залить вам в горло расплавленное стекло.
— М-м-м… справедливо.
— Сколько ваших денег в моем гроссбухе?
— Больше трех тысяч солари.
— Две тысячи отныне не ваши. Они останутся на счете, чтобы мастер де Ферра ничего не заподозрил, но я распоряжусь вам их не выдавать. Считайте это напоминанием о том, что мои правила можно нарушать только с моего согласия.
— Хм… Полагаю, я должен быть благодарен. То есть я благодарен. Спасибо.
— Отныне вы ходите по яичной скорлупе, мастер Коста. Ступайте осторожно.
— Значит, я могу идти? И считать, что поступил в ваше распоряжение?
— Можете идти. Считайте, что пока я вас терплю. Поговорим снова, когда я больше буду знать о вашем прошлом. Селендри проводит вас на пятый этаж. Убирайтесь.
Селендри с выражением легкого разочарования сложила медные пальцы своей искусственной руки, так что она снова стала цельной, а лезвия скрылись. Этой рукой она показала в сторону лестницы. Ее здоровый глаз свидетельствовал, что стоит только терпению Реквина иссякнуть, как ее терпение тоже испарится.
Жеан Теннан читал в небольшом закрытом помещении Золотой Галереи — клуба на втором ярусе Савролы, в нескольких кварталах от Виллы Кандессы. Галерея представляла собой лабиринт ниш из темного дерева, обитых кожей и хорошо звукоизолированных на случай, если обедающий хочет остаться в одиночестве. Официантам в кожаных передниках и красных шапках запрещено разговаривать, и на все пожелания посетителей они отвечают вежливыми отрицательными или утвердительными кивками.
Обед Жеана, копченый скальный угорь в соусе из коньячной карамели, лежал, разрубленный на кусочки, словно останки после битвы. Жеан медленно доедал десерт — марципановых стрекоз, чьи крылья из кристаллизованного сахара блестели в спокойном свете лампы. Он был поглощен чтением переплетенной в кожу трагедии Лукарно «Десять честных предателей» и не замечал Локки, пока тот не сел напротив него.
— Леоканто! Ты меня напугал.
— Джером. — Оба говорили почти шепотом. — Ты на самом деле нервничаешь? Уткнулся носом в книгу, чтобы не сходить с ума. Некоторые вещи никогда не меняются.
— Я не нервничаю. Просто сосредоточился на чтении.
— Не нужно.
— Значит, получилось? Ты успешно меня предал?
— Полностью. Предал и продал. Ты теперь ходячий мертвец.
— Замечательно! И как он к этому отнесся?
— Осторожно. Идеально, я бы сказал. Прояви он слишком большой энтузиазм, я бы встревожился. А не прояви вообще, что ж… — Локки сделал жест, словно несколько раз вонзил нож себе в грудь и повернул. — Это копченый угорь?
