Он снова умолк и затянулся сигаретой.
— Это так, — согласился Мелвил и, не скрывая злорадства, добавил:
— Но я думал, что ваше скромное движение… Что в нем есть нечто большее, чем партийные дрязги и самоутверждение?…
Он сделал вопросительную паузу.
— Положение Бедных, — добавил он.
— Ну и что? — сказал Чаттерис и взглянул на него с каменным выражением лица. Мелвил отвел глаза.
— В Сандгейте, — сказал он, — была, знаете ли, какая-то атмосфера искренней веры…
— Знаю, — отозвался Чаттерис во второй раз. — В этом-то все дело! — добавил он после паузы. — Если у меня нет веры в ту игру, в которую я играю, если я застрял на мели, когда прилив веры уже миновал, моей вины тут, во всяком случае, нет. Я знаю, как мне следует поступить. В конце концов я и собираюсь так поступить; сейчас я все это говорю, только чтобы облегчить душу. Я начал эту игру и должен доиграть до конца; я взялся за гуж и не должен отступаться. Вот почему я приехал в Лондон — чтобы самому с этим покончить. Все это долго накапливалось и наконец прорвалось. Вы застали меня в критический момент.
— А-а, — сказал Мелвил.
— Но при всем том дело обстоит так, как я сказал: все это мне в действительности неинтересно. Это не меняет того факта, что я вынужден участвовать в призрачных выборах, которые не имеют никакого смысла, на стороне партии, которая уже десять лет как умерла. И если призраки выиграют, стать членом парламента от привидений. Вот как все это выглядит — стоит только посмотреть на вещи разумно. Мне это больше неинтересно, и душа у меня к этому не лежит, — повторил он еще раз свой главный тезис.
После этого он решил объясниться подробнее и придвинулся ближе к Мелвилу.
— Не то чтобы у меня совсем не было веры. Когда я говорю, что во все это не верю, я захожу слишком далеко. Я верю. Я знаю, что эта предвыборная агитация, все эти интриги — только средство для достижения цели. Есть работа, которую нужно проделать, серьезная работа, важная работа. Только…
Мелвил взглянул на него поверх сигареты. Чаттерис поймал его взгляд и, казалось, какое-то мгновение не хотел его отпускать. Неожиданно он пустился в откровенности. Ясно было, что ему отчаянно нужен слушатель, которому можно довериться.
— Не хочу я этим заниматься. Стоит мне приняться за работу, взять себя в руки, усесться за стол и сказать самому себе: «Вот что предстоит тебе теперь до самого конца жизни, это и будет твоей жизнью, Чаттерис», — понимаете, Мелвил, когда я это делаю, меня охватывает ужас.
— Хм, — сказал Мелвил и задумался. Потом он повернулся к Чаттерису с видом семейного врача и, трижды похлопав его по плечу, произнес:
— Вы чересчур усердно занимались своей статистикой.
Он подождал, пока это дойдет до собеседника. Потом снова повернулся к нему и, вертя в руке пепельницу с эмблемой клуба, сказал:
— Это повседневность вас одолела. За деревьями вы не видите леса. Масса текущих дел заслоняет от вас обширный замысел, за выполнение которого вы взялись. Вы как художник, который слишком долго работал над какой-то очень мелкой деталью в углу полотна Вам нужно отступить на шаг назад и взглянуть на картину в целом.
— Нет, — сказал Чаттерис, — дело не только в этом.
Мелвил жестом дал понять, что ему лучше знать.
— Я постоянно отступаю на шаг назад и смотрю на нее, — сказал Чаттерис. — В последнее время я только это и делаю. Согласен, это обширное и благородное дело — настоящая политическая деятельность, — только… Она восхищает меня, но не увлекает, ничуть не увлекает. Вот в чем причина всего.
— А что вас увлекает? — спросил Мелвил. Он был совершенно убежден, что это Морская Дама своими разговорами довела Чаттериса до такого состояния, и хотел проверить, насколько далеко она зашла. — Вот, например, — может быть, существуют какие-то другие сны? — спросил он, чтобы окончательно убедиться.
Но эти слова не оказали на Чаттериса никакого видимого действия, и Мелвил отказался от своего подозрения.
— Что значит — другие сны? — спросил Чаттерис.
— Может быть, существует какой-то другой путь, другая жизнь, другой аспект…
— Об этом не может быть и речи, — ответил Чаттерис и добавил зачем-то:
— Эделин — очень хорошая девушка.
Мелвил своим молчанием подтвердил превосходные качества Эделин.
— Все это, знаете ли, просто настроение. Мой путь в жизни уже проложен — очень хороший путь, лучше, чем я заслуживаю.
— Куда лучше, — сказал Мелвил.
— Намного, — вызывающе сказал Чаттерис.
— Очень намного, — подтвердил Мелвил.
— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — сказал Чаттерис. — Нельзя позволять себе даже на мгновение усомниться в том, что дело, которым тебе выпало заниматься, и есть самое-самое единственное в жизни. Иначе начинается то, что даже уличные мальчишки теперь называют «патологией».
Однако никакой другой интересной темы Мелвилу в голову не пришло.
— Там, в Сандгейте, все были здоровы, когда вы уезжали? — спросил он после паузы.
— Кроме коротышки Бантинга.
— Заболел?
— Удил рыбу.
— А, ну конечно. Бризы, весенние приливы… А мисс Уотерс?
Чаттерис бросил на него подозрительный взгляд и с деланной небрежностью ответил:
— Она-то здорова. И так же очаровательна, как всегда.
— Она вправду собирается заняться агитацией?
— Недавно она опять об этом заговаривала.
— Она многое готова для вас сделать, — сказал Мелвил и выдержал долгую многозначительную паузу.
— А кто такая вообще эта мисс Уотерс? — спросил Чаттерис таким тоном, словно приглашал посплетничать.
— Она очень мила, — сказал Мелвил и этим ограничился.
Подождав немного, Чаттерис перестал притворяться, будто его интересуют мелкие сплетни, и стал очень серьезным.
— Послушайте, — сказал он, — кто такая эта мисс Уотерс?
— Откуда я могу знать? — уклончиво ответил Мелвил.
— Вы знаете. И остальные тоже знают. Кто она такая?
Мелвил посмотрел ему в глаза.
— Вам этого не говорят?
— В том-то и дело, — сказал Чаттерис.
— А почему вам так хочется это знать?
— А почему бы мне этого не знать?
— Есть что-то вроде договоренности — держать это в тайне.
— Что «это»?
Мой троюродный брат сделал неопределенный жест.
— Неужели с ней что-то неладно? Мой троюродный брат не ответил даже жестом.
— У нее что-то есть в прошлом?
У моего троюродного брата мелькнула мысль о разных возможных перипетиях подводной жизни.
— Да, — ответил он.
— Мне это безразлично.
