Морального возмущения хватило моему троюродному брату на весь путь по Пиккадилли, по Роттен-Роу, по обсаженным цветами дорожкам парка почти до самой Кенсингтон-Хайстрит и обратно вдоль Серпентайна до дома, и от этого у него разыгрался такой аппетит, какого он уже давно не испытывал. Весь тот вечер жизнь представлялась ему прекрасной, и наконец, в третьем часу ночи, он уселся у себя перед разведенным без особой нужды и весело стреляющим огнем в камине, чтобы выкурить добрую сигару перед тем, как ложиться спать.
— Нет, — сказал он вдруг, — у меня нет никакой «патологии». Я принимаю те дары, что преподносят мне боги. Я стараюсь сделать счастливым себя и немногих других, добросовестно выполнить свой маленький долг, и этого с меня достаточно. Я не заглядываю в суть вещей слишком глубоко и не смотрю на них слишком широко. Немногие простые идеалы…
Хм…
Чаттерис — просто мечтатель, до невозможности требовательный и всем недовольный. О чем он мечтает?.. На три четверти мечтатель, на четверть — избалованный ребенок.
Мечтатель…
Мечты… Сны…
Другие сны…
О каких это других снах она говорила?..
И мой троюродный брат погрузился в глубокое раздумье.
Потом он вздрогнул и огляделся по сторонам. Его взгляд упал на стоячие часы. Он поспешно встал и отправился спать.
I
Кризис разразился примерно через неделю — я говорю «примерно» из-за того, что Мелвил постоянно путается в датах. Однако, насколько дело касается кризиса, Мелвил оказался на высоте, проявив живую заинтересованность, острую наблюдательность и сохранив в своей отменной памяти немало ярких впечатлений. Во всяком случае, по меньшей мере две фигуры вырисовываются здесь передо мной полнее и убедительнее, чем в любом другом эпизоде этой с таким трудом воссозданной истории. Он представляет мне Эделин такой, что я, кажется, готов в нее поверить, а Чаттериса куда больше похожим на самого себя, чем во всех остальных отрывочных сценах, которые я до сих пор вынужден был дополнять воображением, чтобы кое-как слепить их воедино. Не сомневаюсь, что читатель вместе со мной возблагодарит небо за все подобные кратковременные просветы в этой таинственной истории.
Мелвил был вызван в Сандгейт, чтобы принять участие в кризисе, телеграммой от миссис Бантинг, а первым, кто ознакомил его с ситуацией, был Фред Бантинг.
«ПРИЕЗЖАЙТЕ. НЕМЕДЛЕННО. ПРОШУ ВАС», — говорилось в телеграфном послании миссис Бантинг. Мой троюродный брат успел на утренний поезд и прибыл в Сандгейт перед полуднем.
Миссис Бантинг, как ему сказали, была наверху с мисс Глендауэр и очень просила его дождаться, пока она не сможет оставить свою подопечную.
— Что, мисс Глендауэр заболела? — спросил Мелвил.
— Нет, сэр, ничуть, — ответила горничная и умолкла, очевидно ожидая следующего вопроса.
— А где все остальные? — спросил он как будто между прочим.
— Три молодые леди, что помоложе, уехали в Хайд, — сообщила горничная, подчеркнуто умолчав о Морской Даме. Мелвил терпеть не может расспрашивать о важных делах прислугу, поэтому о мисс Уотерс он не спросил. Обычно все здесь проводили время в гостиной, и то, что она так обезлюдела, полностью соответствовало ощущению кризиса, созданному телеграммой. Горничная, подождав еще мгновение, удалилась.
Некоторое время Мелвил постоял в гостиной, потом вышел на веранду и заметил приближающуюся фигуру в богатом уборе. Это был Фред Бантинг, который воспользовался всеобщим бегством, чтобы отправиться купаться прямо из дома. На нем была белая широкополая полотняная шляпа, он был закутан в полосатое одеяло, а из угла рта у него свисала такая вызывающе мужественная трубка, какую никогда не решился бы курить ни один вполне взрослый мужчина.
— Привет! — сказал он. — Это мать за вами послала?
Мелвил признался, что его догадка правильна.
— Тут все вверх дном, — сказал Фред и вынул трубку изо рта, продемонстрировав таким образом желание вступить в разговор.
— А где мисс Уотерс?
— Отбыла.
— Обратно?
— Что вы, нет! И не подумала. Переехала в отель Ламмиджа. Со своей горничной. Заняла там люкс.
— Но почему…
— Мать с ней поругалась.
— Из-за чего?
— Из-за Гарри.
Мой троюродный брат посмотрел на него с удивлением.
— Тут все и началось, — сказал Фред.
— Что началось?
— Скандал. Эдди говорит, Гарри в нее втюрился.
— В мисс Уотерс?
— А в кого же еще? Совсем рехнулся. Махнул рукой на свою избирательную кампанию, на все. Окончательно потерял голову. Эделин он ничего не говорил, но она начала догадываться. Задавать вопросы. На следующий день он отбыл. В Лондон. Она написала ему и спросила, в чем дело. Три дня он молчал. Потом… Написал ей.
Все это Фред сопровождал поднятием бровей, поджиманием губ и многозначительными кивками.
— Как вам это нравится? — спросил он и добавил в виде объяснения:
— Письмо ей написал.
— Неужели он написал ей про мисс Уотерс?
— Не знаю, про что он написал. Не думаю, чтобы там шла речь о ней, но, должно быть, высказался он ясно. Я знаю только одно — целых два дня весь дом был как резинка, если ее натянуть туже, чем надо, и все были как в узел завязаны, — а потом резинка лопнула. Все это время Эдди писала ему письмо за письмом и тут же их рвала, и никто ничего не мог понять. Все ходили как в воду опущенные, кроме мисс Уотерс. Она была мила и румяна, как всегда. В конце концов мать начала задавать вопросы, Эделин бросила писать и кое о чем намекнула матери, она в одно мгновение все поняла, и тут началось.
— А мисс Глендауэр не…
— Нет, это мать сделала. И прямо в лоб — она это умеет. Та отпираться не стала. Сказала, что ничего не могла с собой поделать и что имеет на него не меньше прав, чем Эделин. Я это сам слышал, — добавил Фред, не проявив ни малейших угрызений совести. — Ничего себе, а? А ведь они помолвлены. И мать все ей выложила. «Вы меня, — говорит, — очень обманули, мисс Уотерс, очень обманули». Я это тоже сам слышал.
— А потом?
— Попросила ее уехать. Сказала, что она отплатила нам злом за то, что мы ее приняли, когда ни один рыбак не стал бы на нее и смотреть.
— Так и сказала?
— Ну, в этом роде.
— И мисс Уотерс уехала?
— В шикарном кебе, горничная и вещи в другом, все как полагается. Настоящая дама… Я бы ни за что не поверил, если бы не видел своими глазами — хвост то есть.
— А мисс Глендауэр?
— Эдли? О, наслаждается вовсю. Спускается вниз и изображает этакую бледную, но героическую жертву, потом поднимается наверх и изображает разбитое сердце. Мне-то это прекрасно знакомо. У вас сестер не было. Знаете ли…
