Барабаны били все быстрее. Мой пульс отвечал им тем же.
Два кольца маленьких золотых живых огоньков соединились. Они стали одним стремительным кругом, который увлек нас вперед. Вокруг, и вокруг, и вокруг нас вились эти кольца, подгоняя нас в ритме барабанов. Я перестал думать – весь был поглощен песней, музыкой барабанов.
Но я по-прежнему чувствовал, как нас подталкивает, лаская, ароматный ветер.
Мы находились возле овальной двери. Шелковые ароматные пряди волос Эвали развевались на ветру, целуя меня. За нами продолжали петь барабаны. И ветер продолжал толкать нас…
Ветер и барабаны протолкнули нас в дверь куполообразной скалы.
Они привели нас в храм малого народа…
Сверкал мягкий мох… блестел аметистовый крест…
Руки Эвали вокруг моей шеи… Я теснее прижал ее к себе… прикосновение ее губ как сладкий тайный огонь жизни…
В храме малого народа тихо. Барабаны смолкли. Потускнел блеск аметистового креста с петлей над ямой с Кракеном.
Эвали зашевелилась и вскрикнула во сне. Я коснулся ее губ, и она проснулась.
– Что с тобой, Эвали?
– Лейф, любимый, мне снилось, что белый сокол погрузил свой клюв в мое сердце!
– Это всего лишь сон, Эвали.
Она вздрогнула, наклонила голову, и ее волосы скрыли наши лица.
– Ты отогнал сокола… но потом появился белый волк и прыгнул на меня.
– Это всего лишь сон, Эвали, огонь моего сердца.
Она еще ближе придвинулась ко мне под навесом своих волос.
– Ты прогнал волка. И я хотела поцеловать тебя… но между нами появилось лицо…
– Лицо, Эвали?
Она прошептала:
– Лицо Люр. Она смеялась надо мной… а потом ты исчез… с нею… и я осталась одна…
– Лживый сон. Спи, любимая!
Она вздохнула. Наступило долгое молчание; потом она сонно сказала:
– Что это ты носишь на шее, Лейф? Подарок женщины?
– Женщины тут ни при чем. Это правда.
Она поцеловала меня и уснула.
Глупец я был, что не сказал ей тогда, под сенью древнего символа… Глупец – я ничего не сказал ей!
Когда утром мы вышли из храма, нашего появления терпеливо дожидались с полсотни маленьких мужчин и женщин. Я думаю, это были те самые, которые сопровождали меня при моем первом приходе в куполообразную скалу.
Маленькие женщины столпились вокруг Эвали. Они принесли с собой шали и укутали Эвали с ног до головы. Она пошла с ними, не сказав мне ни слова, даже не посмотрев на меня. Во всем этом было что-то церемониальное: она выглядела как невеста, которую уводят опытные, хотя и миниатюрные подружки.
Маленькие мужчины собрались вокруг меня. Среди них был Шри. Я обрадовался этому: я знал, что если остальные и сохранили относительно меня какие-то сомнения, то у Шри их не было. Они пригласили меня идти с ними, и я пошел без всяких вопросов.
Шел дождь, и было влажно и тепло, как в джунглях. Ветер дул регулярными, ритмичными порывами, как и накануне ночью. Дождь, казалось, не шел, а конденсировался в воздухе; только когда дул ветер, линии дождя становились почти горизонтальными. Воздух напоминал ароматное вино. Мне хотелось петь и танцевать. Слышался гром – не барабанный, а настоящий.
На мне были только брюки и рубашка. Высокие ботинки я сменил на сандалии. Не прошло и двух минут, как я насквозь промок. Мы подошли к дымящемуся пруду и здесь остановились. Шри велел мне раздеться и нырнуть.
Вода оказалась горячей, она придавала бодрость, и, плавая, я чувствовал себя все лучше и лучше. Я решил, что что бы ни было в головах пигмеев, все это рассеялось, когда они сопровождали меня с Эвали в свой храм, – рассеялось по крайней мере на время. Но, кажется, я понял, что это было. Они подозревали, что у Калкру есть какая-то власть надо мной, как над теми людьми, которых я напоминал. Не очень прочная власть, может быть, но и ее не следовало игнорировать. Отлично, лекарственное средство, поскольку они не могли убить меня, не разбив при этом сердце Эвали, заключалось в том, чтобы пригвоздить меня, как был пригвожден Кракен – этот символ Калкру. И они пригвоздили меня при помощи Эвали.
Я выбрался из пруда более задумчивый, чем вошел в него. Мне дали набедренную повязку с любопытными петлями и узлами. Потом стали болтать, щебетать, смеяться и танцевать.
Шри нес мою одежду и пояс. Я не хотел терять их, поэтому, когда мы пошли, я держался поближе к нему. Вскоре мы остановились перед входом в пещеру Эвали.
Немного погодя среди великого шума, пения, боя барабанов появилась Эвали с толпой окружавших ее танцующих женщин. Ее подвели ко мне. И все с танцем удалились.
Вот и все. Церемония, если это действительно была церемония, закончилась. Но я чувствовал себя женатым человеком.
Я посмотрел на Эвали. Она скромно смотрела на меня. Волосы ее больше не свисали свободно, они были тщательно убраны вокруг головы, шеи и ушей. Все шали исчезли. На ней теперь был передник, какие носят замужние маленькие женщины, и серебряная прозрачная накидка. Она рассмеялась, взяла меня за руку, и мы вошли в ее пещеру.
На следующий день, вскоре после полудня, мы услышали близкий звук фанфар. Фанфары звучали громко и продолжительно, как будто вызывая кого-то. Мы вышли в дождь, чтобы лучше слышать. Я заметил, что ветер переменился с северного на западный и дул сильно и устойчиво. К этому времени я уже знал, что у земли под миражом очень своеобразная акустика, и по звуку нельзя судить, откуда он и близко ли его источник. Трубы, разумеется, звучали на той стороне реки, но я не знал, насколько далеко от охраняемой местности пигмеев. В укреплении началась какая-то суета, но особой тревоги не было.
Послышался последний трубный звук, хриплый и насмешливый. За ним последовал взрыв хохота, еще более насмешливый, потому что исходил от человека. Неожиданно мое спокойствие исчезло. Все вокруг покраснело.
– Это Тибур, – сказала Эвали. – Вероятно, охотится с Люр. Я думаю, он смеялся – над тобою, Лейф. – Она пренебрежительно вздернула свой тонкий носик, но в углах ее рта таилась усмешка: она видела, как меня охватывает приступ гнева.
– Послушай, Эвали, а кто такой этот Тибур?
– Я тебе говорила. Тибур-Кузнец, он правит айжирами вместе с Люр. Он всегда приходит, когда я стою на Нансуре. Мы часто разговаривали друг с другом. Он очень силен, очень.
– Да? – еще более раздраженно спросил я. – А почему Тибур приходит, когда ты стоишь на мосту?
– Потому что хочет меня, конечно, – спокойно ответила она.
Моя нелюбовь к Тибуру-Смеху усилилась.
– Он не будет смеяться, когда я с ним встречусь, – пробормотал я.
