— Да, сэр, нехороший поступок с его стороны. Но нельзя же всё сваливать на покойного Бисмарка.
— Хотите взять на себя часть вины? Охотно предоставлю вам такую возможность! Мы все прекрасно помним, кто именно рекомендовал подсунуть императору Николаю Второму больную гемофилией жену.
— Но эта болезнь считалась неизлечимой даже усилиями целителей!
— В нашей старой доброй Англии она до сих пор таковой является. Только вот русским забыли об этом сообщить.
— Бывает, сэр. Невозможно просчитать всё на свете, и ваша игра с господином Витте как бы на это намекает.
— Моя игра с Витте безупречна, сэр! Именно его реформы привели к поражению России в войне и свержению Николая Второго.
— И опять русским забыли сказать, что они проиграли войну. Эти проигравшие вышвырнули нас как нагадивших котят, и с тех пор у них самым тяжким преступлением считается английское подданство, что карается виселицей или бессрочной каторгой. Медведь вышел из войны с черноморскими проливами в зубастой пасти, а подконтрольные ему эмираты и султанаты Малой Азии и Леванта плотоядно поглядывают в сторону нашей Месопотамии.
— И там же союзная русским Персия.
— Да, сэр, и Персия тоже.
— А Афганистан, джентльмены?
— Господи, а с ним что случилось? Я только что вернулся из Квебека, и ещё не читал утренние телеграммы.
— Совет пуштунских племён потребовал от короля Мухаммед-Захир-Шаха принять вассалитет от России, и ввести русские войска для охраны границы с нашей Индией.
— Какие мерзкие людишки! Мы что-нибудь предприняли для противодействия коварным планам Петербурга?
— Да, сэр! Скоро русским будет чем занять свои войска кроме покушения на наши интересы в Афганистане.
— Вы имеете ввиду авантюру с Макао?
— Почему же сразу авантюра? Отдадим португальскую колонию китайцам в обмен на небольшую войну в Маньчжурии. Вдобавок император Цзян Кайши готов продлить нашу монополию на торговлю опиумом на девяносто девять лет.
— Выгодная сделка, сэр. Но что скажут португальцы?
— А их кто-то спрашивает?
— Логично, сэр. И сколько времени по вашему мнению продлится маленькая война? У китайцев есть армия?
— У них даже флот есть. Небольшой, но для захвата Японских островов его вполне хватит, а русские несколько лет потратят, чтобы вернуть эти острова.
— Да, джентльмены, как жаль, что в своё время мы переоценили японцев.
— Не наступайте на больную мозоль, сэр. Мы построили макакам мощный и современный флот, вложили колоссальные средства…
— Мы давали кредиты, сэр.
— Пусть кредиты, но кто их теперь вернёт?
— А не произойдёт ли то же самое с китайцами?
— Не сравнивайте! Китай гигантской волной не затопишь.
— Я бы не стал на это надеяться.
— Вы пессимист, сэр. Император Цзян Кайши планирует выставить три миллиона штыков в первую же неделю войны, и проведёт мобилизацию, что поставит под ружьё ещё двенадцать миллионов человек.
— Двенадцать миллионов китайцев, сэр.
— Да, соглашусь с вашей поправкой.
— А когда они готовы начать?
— Я думаю, что они уже начали.
Отголоски тихой беседы в респектабельном лондонском клубе прокатились по всему миру, но особенно громко они прозвучали в Петербурге. Во время урока химии дверь кабинета распахнулась, и запыхавшийся преподаватель военного дела нашёл взглядом Василия:
— Красный!
— Я, господин полковник!
— Вы к какому полку приписаны?
— Пока не знаю, господин полковник.
— Так узнайте, а потом отправляйтесь домой и приведите мундир в соответствие с вашим званием.
— Война, господин полковник?
— Она самая, господин подпоручик. Не смею вас больше задерживать.
В первую очередь Василий отправился в кабинет директора гимназии, откуда позвонил генералу Власику:
— Николай Сидорович, добрый день! Вы случайно не знаете, к какому полку я приписан?
— Случайно знаю, — коротко хохотнул начальник дворцовой полиции. — К лейб-гвардии Егерскому.
— Вот же… — расстроился Красный, но проглотил готовое сорваться ругательство.
— А что случилось?
— Требуют привести мундир в соответствии со званием. Но ни один портной без письменного разрешения командира полка лейб-гвардейскую форму шить не будет.
Что есть, то есть. Официального запрета не существует, но после нескольких инцидентов с ряжеными великосветскими повесами, раскатывавшими по провинциальным городкам в поисках приключений, нет для любого портного способа вернее всего потерять здоровье и трудоспособность, чем взяться за пошив лейб-гвардейского мундира без бумаги с полковой печатью. Повесы, кстати, могли и жизни лишиться путём самоубийства, что чаще всего и происходило.
— Так ты поезжай в Гатчину, — после некоторого раздумья посоветовал Власик. — В списках полка ты есть, пусть на складах что-нибудь готовое подберут. Машину прислать?
— Такси возьму, — ответил повеселевший Красный. — Так быстрее получится.
— А в полк я сейчас позвоню, — пообещал генерал. — Иди сразу в штаб, там встретят.
— Спасибо, Николай Сидорович!
— Да пожалуйста, господин подпоручик, — усмехнулся в трубку Власик. — Должен будешь.
— Сочтёмся.
В Гатчине Василия уже ждали. Дежурный по полку, улыбчивый капитан с холодными глазами, выделил сопровождающего для похода к каптенармусам.
— Егорыч, ты там проследи, чтобы всё положенное выдали господину подпоручику. И немного сверх положенного, иначе я сам в гости загляну.
— Не извольте беспокоиться, Павел Алексеич, — пробасил огромного роста зауряд-прапорщик. — Оне по военному времени на жлобское поведение опаску имеют.
— Но всё равно проследи.
— Так точно, господин капитан, — козырнул Егорыч, и кивнул Василию. — Пойдёмте, ваше благородие.
По дороге к полковым складам Красный поинтересовался:
— А почему благородие, если по уставу от тридцать пятого года их отменили?
— Кто же спорит, конечно отменили, — согласился зауряд-прапорщик. — Вот как с нами под чужими пулями поползаете, так и вас те отмены коснутся, ваше благородие.
— Понял, — вздохнул Василий. Чего же не понять?
На складе Егорыч грохнул кулаком по железной двери, вызывая командующего портяночно-подштанниковым гарнизоном:
— Сёмка, щучий потрох, подь сюды!
— Чего орёшь, Глеб Егорыч? — из-за высоких стеллажей послышался недовольный голос, а потом показался его обладатель, что-то пережёвывающий на ходу. — Обед у меня, Егорыч. Ты дашь спокойно поесть людям?
— Так обедай, кто же тебе мешает? Капитан Родимцев даже зайти пообещал, чтобы приятного аппетита пожелать.
Каптенармус почему-то побледнел и судорожно проглотил непрожёванное:
— Зачем аппетиту желать? Не надо желать, если я уже пообедал.
Зауряд-прапорщик указал на Красного:
— Выдавай всё потребное, но если будет сидеть хуже, чем от Исаака Наумыча, то господа офицеры тебя не поймут. Все проблемы в жизни, друг мой Сёма, происходят от непонимания.
— Разве можно сравнивать изделия полковой швальни с произведениями искусства от Альтшуллера? Глеб Егорович, побойся бога! Исаак Наумович Чехову шил, графу Толстому шил, генералу Алексею Николаевичу Романову шьёт!
— А ты, Сеня, постарайся, а сравнивать другие люди будут, — зловеще пообещал зауряд-прапорщик. — И пошевеливайся!
Каптенармус осмотрел Василия с головы до ног, опытным взглядом снимая мерку без всяких приспособлений, и скрылся где-то среди стеллажей. Минут пять там возился, и вернулся с несколькими пакетами из вощёной бумаги.
— Извольте примерить, ваше благородие. Вот здесь парадная, здесь повседневная, а туточки полевая. Шинелку вот там повесьте, у нас не гимназия, у нас не украдут.
Василий повесил гимназическую фуражку на крючок и расстегнул шинель. Зауряд-прапорщик вдруг подобрался, смущённо кашлянул, и с какой-то странной интонацией произнёс:
— Извините за благородие, господин подпоручик.
— Так я вроде с вами под пулями не ползал?
— Я смотрю, и без нас обошлись.
