«Седна разгневается», — бубнила Ахна, дрожа над тусклым огоньком жирника.
«А если богов нет?» — спросил однажды у нее Амарок.
«Если богов нет», — повторял он себе. Эти слова стали единственной молитвой юноши, надеждой на то, что никто, кроме людей не осудит его поступков. А люди… спросите их, благодаря кому сегодня звучат радостные песни, благодаря кому кладовые ямы в леднике доверху наполнены мясом? Кто призвал к порядку похитителей жен и устрашил воинственных соседей? Всюду, от ледяного края мира до теплых южных земель, услышишь имя молодого вождя, которого вскоре со страхом будут вспоминать и за морем.
«Пусть судят! Если богов нет… пусть судят».
Повзрослев, Амарок стал вспыльчивым, легко склонным и к ненависти, и к любви. Ему нравилось представлять, что в его груди горит пламя, раздуваемое ветром. Пламя, которое то заполняло его целиком, то спадало, превращаясь в теплый, трепещущий огонек.
Амарок рассмеялся и еще раз прошелся кнутом по спинам ездовых собак. Упряжка отозвалась дружным лаем и ускорила ход. Нарты взобрались на вершину холма, пропахивая в рыхлом снегу глубокий след. Ему хватило одного взгляда на селение, чтобы почуять неладное. Не хватало привычных звуков: громких голосов хлопочущих по хозяйству женщин, лая собак и радостных криков ребятни. Он заметил, что временные жилища были сложены, одно сгорело, с другого сняли все шкуры. Их пустили на странные свертки в человеческий рост, которые лежали возле воды. Амарок не сразу габ понял, что это тела убитых, которые готовили для похоронного обряда. Вождь с запозданием понял, что дом подвергся нападению.
Когда Амарок остановил нарты у большого иглу, ему навстречу вышла Ахна. Старуха сильно хромала и опиралась на палку.
— Что случилось? — спросил вождь.
— Чавчу пришли, — сказала старуха, — мстить за обиды. Напали на нас без предупреждения, пока вас не было.
Амарок почувствовал, как в нем поднимается неудержимая волна гнева.
— Убиты? Враги убиты?
Ахна покачала головой.
— Где Инира? — растерянно спросил Амарок. Случилось то, чего он страшился больше всего на свете — он снова почувствовал себя испуганным ребенком.
— Чавчу забрали ее.
***
Элгар был зол. Обида и раздражение были редкими для него чувствами, тем более в отношении Умки. Когда они вернулись с Имегелина, Элгар предложил старику взять пленницу и отправится в Вэлвыхты, где еще оставались после большого сбора оленеводы.
— Пусть сама им расскажет про своего брата, — предложил юноша.
— Без толку, — старый медведь заупрямился. — Ей не поверят. Скажут, что сыроедка себе цену набивает. Сестру сильного вождя пытать не станут, или отдадут кому-то в жены, или просто убьют.
— Но…
— Я сказал, не поеду в Вэлвыхты! — прервал Умка.
По мнению Элгара это было безрассудством. Их поход считали большой удачей, но главного они не добились. Предводитель инук уцелел и, скорее всего, сейчас готовит ответное нападение. Юноша полагал, что целью врагов станет селение Улык. До мыса Пок’ыткын инук было несложно добраться, а жители Улык дали для похода байдары и сами принимали в нем участие. Поэтому месть соседей сначала должна была обрушиться именно на них.
— Их вождь там станет свою сестру искать, — сказал Элгар.
Нужно было убедить оленеводов Арепу повременить с отъездом и дождаться лета на побережье, чтобы в случае опасности прийти на помощь морянам. Умка был уверен, что они не согласятся.
— У них своя война с коряками будет, — напомнил старик.
— Разве Омрын их не убедит?
Умка раздраженно отмахнулся.
— Омрын скорее пойдет к сыроедам и скажет, что девчонку я забрал, — пробурчал он. — Для него нет большей радости, чем мою смерть приблизить.
«Что же между вами произошло?» — подумал Элгар, но спрашивать не стал. Такая продолжительная вражда не могла начаться по пустячному поводу. Луораветлан распалялись быстро, но не умели подолгу помнить обиды.
Спор со стариком закончился ссорой. Умка утром собрался и ушел, не сказав куда. Элгар разозлился на него и решил, что лучше сам повезет сыроедку к оленеводам. Пусть заберут ее и забудут произошедшую из-за пленницы ссору. Он даже развязал девушку, но все же понял абсурдность этой затеи. У него не было знакомых чавчу, а ходившие с ними в поход оленеводы боялись юношу так сильно, что отказывались даже плыть с ним в одной байдаре. Скорее всего, его прогонят и даже не пустят в стойбище.
Оставив пленницу в землянке, юноша снарядил упряжку и уехал. Ему нужно было время, чтобы успокоиться и обдумать свои действия. Как всегда, одиночество принесло внутреннее спокойствие, и к Элгару вернулась обычная рассудительность. Запасенных на зиму припасов хватало до конца лета, и в охоте не было нужды, но юноше захотелось свежего мяса, и он подстрелил лахтака. На такого зверя положено было идти с особым копьем, в одежде из тюленьих шкур, чтобы подобраться к цели на нужное расстояние. Элгар не стал соблюдать традиций — он издали пустил стрелу с такой силой, что та насквозь пробила шею тюленя, тотчас оборвав его короткую жизнь. Юноша порадовался, что зверю не пришлось долго мучиться.
Закрепив тушу на санях, Элгар двинулся в обратный путь. Он не боялся, что во время его отсутствия пленница сбежит — деваться ей было некуда, да и вздумай она затеряться в тундре, собаки легко бы нашли ее по следу.
«Да и потеряется, что мне за беда?» — решил Элгар.
В середине дня небо на востоке озарилось заревом. Странные погодные явления случались на севере, но такого зрелища Элгар никогда не видел. Казалось, где-то вдалеке горит громадный, в два человеческих роста, костер, извергающий клубы черного дыма. Сначала юноша испугался, потому что зарево было расположено в той же стороне, что и его дом. Но потом решил что это совпадение, и на самом деле огонь никак не связан с валкараном Умки.
