кирпич дворцовых стен. Он увидел распластанную на шкуре муфлона женщину и кровавую лужу, что растекалась под ней. Рядом на коленях стояли жрицы Инанны. Глупые женщины взывали к богине-матери, не ведая, что та никогда не почтит их своим вниманием!
Эрра видел, что Икшель умирает от потери крови, а ребенок в ее чреве задыхается, не способный освободиться от оков материнской плоти. Он все это видел, отчетливо и во всех подробностях, но не мог ничего сделать. Не было у него силы, чтобы помочь страдающей женщине.
– Я сделаю все, что ты скажешь! – кричал Ниску, и впервые Эрра увидел на лице своего верного воина слезы. – Ты велик и неодолим, о бог войны! Я никогда не смел просить тебя о чем либо, но сейчас прошу. Если нужно – забери мою собственную жизнь, но спаси Икшель и ребенка! Спаси их! Хотя бы… хотя бы ребенка… Она бы этого хотела…
Эхо его рыданий тысячекратно отразилось от стен маленькой пещеры и заставило жертвенный пламень замереть, точно в испуге.
– Я не могу, – прошептал Эрра из огня. – Прости, мой воин, я…
– Да что же ты за бог! – зарычал Ниску. Он вскочил с колен, его глаза, полные слез и бессильной ярости, уставились в пламя жестоким немигающим взглядом. – Что ты за бог, если не можешь спасти одну единственную жизнь! Что значат тысячи сраженных тобою врагов? Что значит десятки покоренных народов и сожженных столиц? Что значишь ты сам и вся наша любовь к тебе? Если ты не в состоянии спасти одну единственную жизнь! Одну! Единственную! Жизнь! Что ты за бог! Что вы все за боги!
Эрра молчал. В это мгновение он понял, насколько прав смертный воин. Существо, что стоит неизмеримо выше людского рода, на деле бессильно там, где бессилен и сам человек. Он, бог войны, может стирать с лица земли цивилизации, он может возвышать одних царей и низвергать других, он может выиграть любую битву. Любую, кроме одной. Кроме битвы за жизнь. Одну единственную жизнь.
Смятение овладело им. Эрра смотрел в густой сумрак пещеры, все еще отражаясь в пламене догорающего жертвенника. Он слышал рычание и всхлипы Ниску, слышал стоны умирающей Икшель. Он не хотел слышать все это, но не мог заставить себя не слушать.
А потом бог рванулся в небо, огненной стрелой прошил атмосферу и полыхающей бурей ворвался в небесный дворец, где пировали боги. Он проломал пол главного зала, каменные плиты брызнули в стороны осколками обсидиана и мрамора. В воцарившейся тишине Эрра прошел к дальним чертогам дворца, вышиб высокую деревянную дверь покоев Инанны и грубо сдернул с ее ложа бархатное покрывало. Богиня не успела понять, в чем дело, Эрра лишь бросил ей тонкую золотистую тунику, схватил за руку и увлек за собой, в мир смертных.
Все произошло слишком быстро, чтобы кто-то мог помешать ему. Да никто бы и не смог. Эрра показал Инанне, что от нее требуется, и столько боли было в этих образах, что богиня не посмела ослушаться.
Но когда они прибыли в Борсиппу, было уже поздно. Они ворвались во дворец Ниску порывом ночного ветра, нашли комнату, где рожала Икшель и обнаружили там ее остывающее тело. Ребенок тоже умер, повитуха и ее помощницы-жрицы ничего не смогли сделать. Инанна подошла к мертвой женщине, на чьем лице застыло выражение невыносимой муки, взяла ее лицо в свои ладони и разрыдалась. Возможно, она могла помочь, пока Икшель была жива. Но не теперь.
Слезы Инанны проявились в мире смертных золотыми бисеринками, они возникли прямо из воздуха и покатились по лицу мертвой девушки. Повитуха отшатнулась от тела, осенив себя знаком Ану. Жрицы пали ниц и начали нараспев повторять молитвы-славления Инанне. От их красивых, но таких глупых и бессмысленных голосов богиня заплакала навзрыд. Но ее прерывистые рыдания во всей ойкумене слышал один лишь Эрра.
Он вышел из комнаты, прошел коридорами дворца и оказался в небольшом саду с фонтаном. На краю фонтана, бессильно уронив жилистые руки на колени, сидел Ниску. Неведомо как, но воин почувствовал приближения бога.
– Это ты? – спросил он, глядя в пустоту. – Это ты.
– Уходи отсюда, бог, – прошептал он, медленно извлекая клинок из ножен. – Этот мир останется твоим храмом навсегда. Но не этот дом. И не мое сердце. Больше нет.
Он встал и сделал шаг в сторону, где стоял Эрра. Он не мог видеть бога, но будто бы видел.
– Уходи, прошу, – Ниску говорил упавшим, но сильным голосом. Голосом смертного, который уже ничего не боялся, и имел на это право. Он вскинул клинок и полоснул божественное тело Эрры по обнаженной груди! – Уходи, иначе, клянусь землей Кадингирры, я буду биться с тобой, бог. И убью тебя!
Эрра отшатнулся. Он не боялся Ниску. Более того – он никогда бы не поднял руку на своего верного воина. Но тот факт, что Ниску каким-то видел Эрру и мог нанести ущерб его божественной сущности, говорил о многом. Как минимум о том, что Эрре действительно больше не было места в этих неспокойных землях.
И он покинул Кадингирру, даже не попрощавшись с Хаммурапи. Позже до него дошли слухи о том, что покорение Ларсы стало последним завоеванием царя. Кадингирра при нем достигла рассвета, но позже потеряла былое величие и растворилась в иной культуре.
Ниску ушел в пустыню и не вернулся, хотя в чертоги Эрешкигаль его дух так никогда и не попал. Инанна тоже покинула Шумер, но позже вернулась в ипостаси жестокосердной Иштар, аккадской богини любви и войны, распри и плодородия, страсти и материнской любви.
Эрра же больше никогда не возвращался в эти земли. Он долго странствовал, оставил свой след в истории многих культур, но нигде не задерживался достаточно долго. Его славили под десятком имен, а скольких правителей он возвел на трон, скольких воинов сделал легендами! Безграничная ярость, непревзойденное боевое искусство и расчетливая хитрость гениального военачальника остались при нем, но там, в пещере Борсиппы, он потерял нечто важное, глубинную часть себя, которая делала его чем-то большим. Большим, чем бог войны и разрушения.
Ту часть себя он уже никогда не нашел. А со временем просто перестал искать. Стал тем, кем его видели. Неистовым, непредсказуемым, жестоким. Да и какая разница, что о тебе думают люди, если вся земля – твой храм? Да и какая разница, если даже этот храм тебе суждено однажды потерять…
