Я сильнее прижал к себе Аму.
— О чем задумался?
По голосу было понятно, что Маруся улыбается. Я повернулся и погладил ее золотистые волосы.
— О сестре.
Она была так хороша в неверном свете лиан, что сердце сжалось от нежности. И тут же пришла назойливая мысль — я по-прежнему ничего о ней не знаю.
— А у тебя остался кто-нибудь на Большой земле? — как можно мягче спросил я.
Ее губы тут же сжались, взгляд стал холодным и отстраненным. Но отступать не хотелось.
— Что там произошло, что ты боишься об этом рассказывать?
— Я не боюсь, — сдавленно ответила она.
Воцарилось молчание. Я предпочел не прерывать его: было понятно, что внутри у нее происходит борьба. И когда мне уже стало казаться, что обычная Марусина закрытость победила, она вдруг сказала, глядя в потолок:
— Мы жили в Москве с мамой и младшим братом. Своего отца я почти не помню, он бросил нас вскоре после Сашкиного рождения.
— Сашка — это брат? — осторожно спросил я, боясь спугнуть ее порыв.
— Да. Мне тогда было шесть. Мама осталась одна с двумя детьми на руках. Но не сломалась. Уволилась из больницы, где работала хирургом, и перешла в частную клинику. Платили там неплохо, и мы почти ни в чем не нуждались. Все было прекрасно, пока не началась эпидемия коронавируса. Мне в то время исполнилось шестнадцать, я закончила школу и поступила в медицинский.
То, что Маруся училась на врача, я уже знал.
— Поначалу все складывалось нормально, — продолжала она. — Сашка учился в школе, я — в институте. Мама, хоть и работала в клинике, но с зараженными не контактировала. В общем, мы благополучно дожили до Озеленения.
Несколько лет назад это слово вызвало бы у меня недоумение. Но сейчас я прекрасно понимал, о чем она говорит. В разгар эпидемии, когда Россию заполонили разные штаммы — британский, индийский, бразильский — и стало совсем туго, один ученый предложил необычную идею. Он подобрал смесь веществ, которая при контакте с вирусом окрашивала его. При вводе такой смеси в организм больного выдыхаемый воздух приобретал зеленоватый оттенок. СМИ окрестили химика безумным профессором, но власти ухватились за эту возможность. В рекордные сроки наладили производство, и всему населению были сделаны инъекции. Эту принудиловку и прозвали Озеленением. Как ни странно, оно дало потрясающие результаты: с первого дня человек понимал, что заражен, и уходил на самоизоляцию. Здоровые же, видя бедолагу с «цветным дыханием», обходили его десятой дорогой. Распространение вируса прекратилось буквально за несколько недель. Ученому присвоили звание Героя, а наша страна стала лидером в борьбе с эпидемией.
— И что же случилось? — прервал я затянувшееся молчание.
— До инъекции мама не дожила, заболела буквально за неделю до нее. И как-то сразу, резко, сильно. Легла в свою же клинику, в инфекционное отделение. У нее всегда были прекрасные отношения с сослуживцами, и она обо всем договорилась. Поэтому, когда она умерла, больница два месяца это скрывала.
— Зачем? — изумился я.
— Мне тогда еще не исполнилось восемнадцати, и мы обе очень боялись, что Сашку заберут в детдом. Мама десять недель пролежала в морге. Ночами я выла от горя и рыдала в подушку, а днем приходилось притворяться веселой, смеяться, шутить, чтобы, не дай Бог, никто ничего не заподозрил. Как же это было трудно!
Я попытался представить себя на ее месте и… не смог. Девочка-подросток с младшим братом на руках. Братом, которому только предстоит узнать страшную правду.
— После совершеннолетия я оформила над Сашкой опеку, и мы стали жить вдвоем. А потом появился синдром Шеффилда. Правда, ни брата, ни меня не затронул. Я по-прежнему училась, а в свободное время подрабатывала в большой частной клинике. И вот однажды ко мне в больницу пришел Ромка.
Я ревниво покосился на Марусю, но она, по-прежнему глядя в потолок, продолжила:
— Когда-то он был моим одноклассником, мы даже дружили. Забавный парень — неуклюжий, рассеянный. С ним вечно случались всякие несуразности. И вот он появился и рассказал, что у его мамы нашли онкологию. Причем в последней стадии. Ее мучили сильнейшие боли, а наркотиков, прописанных врачами, Ромка купить не мог. Сам, наверное, помнишь — одно время ходили слухи, что наркота помогает при синдроме, тогда морфин и его аналоги напрочь пропали из аптек.
Мои родители заболели позже, когда эта теория уже была опровергнута, так что меня проблема не коснулась. Но она затронула кое-кого из знакомых, поэтому я кивнул.
— Он чуть не на коленях умолял дать хоть какое-то средство. Говорил, мама криком кричит от боли и все такое. Ну разве я могла ему отказать? Доступа к наркотикам у меня не было, но я знала, где завотделением хранит ключи от сейфа, и выкрала несколько ампул. Видел бы ты, как Ромка радовался, как благодарил. Чуть не плакал. А вечером, по дороге домой, меня остановила полицейская машина. На заднем сидении рыдал мой одноклассник, а за рулем…
Маруся замолчала, ее лицо исказилось гримасой отвращения.
— Мордоворот, в общем. Рожа жирная, глазки маленькие, наглые. Назвался Семеном Семеновичем. Вы, говорит, Мария Леонидовна, нарушили закон, и теперь у нас на крючке. Либо будете поставлять нам наркотики, либо сядете, а братец ваш пойдет в детский дом. Сами знаете, дорогая, там и в благополучные времена было несладко, а сейчас и вовсе не выживешь.
— И ты согласилась?
— А куда было деваться? — горько усмехнулась она. — Да, стала потихоньку подворовывать. Потому что в тюрьму не хотела. Как бы Сашка без меня? Ему тогда только-только пятнадцать исполнилось. Носила этому гаду ампулы и молилась, чтобы он вдобавок к ним не пожелал еще и меня. Правда, платил хорошо, не жмотничал. А через полгода…
Голос Маруси дрогнул, губы сжались, глаза подозрительно заблестели.
— А через полгода Сашка умер от передоза. Я работала, училась, крутилась, как белка в колесе, и даже не заметила, когда он подсел на наркоту. Да, были моменты по мелочи: то учительница пожалуется, что он стал хуже заниматься, то какая-нибудь вещь пропадет. Но это я потом уже связала воедино, а тогда… Медик хренов, собственного брата просмотрела. Мне все казалось, что он еще маленький и ни в чем подобном просто не может быть замешан.
Снова повисла пауза: Маруся собиралась с силами.
— Ну, а когда похоронили, побежала по его друзьям. Я не намного старше, поэтому они меня не боялись и были вполне откровенны. В общем, оказалось, что Семен Семеныч этот крышует наркобизнес в нашем районе. И именно он подсадил Сашку на иглу. А мать Ромки, как выяснилось, умерла от Шеффилда задолго до того, как он пришел ко мне.
— Урод твой Ромка, — прорычал я.
— Да какая теперь разница.
— И что ты сделала?
— Свистнула в клинике очередную ампулу и в положенный день пошла на встречу с этим гадом, Семенычем. Села на заднее сидение, отдала ему наркоту. Пока он прятал ее в бардачок, сунула под водительское кресло одну маленькую штучку. Вышла, он поехал, а я нажала. Глазела на столб огня и улыбалась при мысли, что эта хреновина… бомба то есть… оплачена его же грязными деньгами. Вот так.
Я с горечью посмотрел на Марусю. Сколько же надо пережить, передумать, перечувствовать, чтобы вот так спокойно говорить о совершенном тобой убийстве! Ладно в Мелизоре, тут практически война, но там… Будучи в Питере, я думал, что у меня поганая ситуация: родители умерли, сестра болеет. Оказывается, нет, бывает и похуже.
— В Москве меня больше ничего не держало, и я вспомнила про объявление о наборе тестеров для этой игры. А Ромке мстить не стала: наверняка его, как и меня, эта тварь держала за жабры. Но с тех пор дала себе слово никому не доверять и друзей не заводить, — она грустно усмехнулась, — но не смогла, снова вляпалась.
Маруся впервые за время разговора оторвала взгляд от потолка и посмотрела на меня, красноречиво намекая, что «вляпалась» она в меня. Я мог бы сказать, что никогда ее не брошу, поклясться, что не обману, но зачем? Слова сейчас были совершенно излишни, она и так все понимала. Поэтому я покрепче обнял ее и прижал к себе.
