Броуди… Майкл отвлекается на пришедшее сообщение, открывает его, потом протягивает телефон Диане.
— Здорово, правда?
На только что присланной Ларри фотографии — стена, пересеченная серебристыми полосами, и полупрозрачная синяя пирамида со сфинксом, которая освещает пустое пространство огромного зала.
Стены и потолок небрежно выкрашены черной краской, тут и там видны грубые следы валика, под потолком переплетаются толстые трубы. Стиль лофт в сплошь старинном городке производит впечатление настоящей экзотики. Еще недавно здесь находился цех по обжигу фарфора. Предыдущий владелец крупного, но не особо успешного завода на окраине Эдервиля запутался в долгах, не выдержал конкуренции и продал здание по дешевке. Нынешний владелец не намерен возрождать производство. В его планах — создать галерею современного искусства, со скандалом разорвать сонные традиции и превратить Эдервиль в нечто особенное, центр притяжения для фанатов и ценителей неформата. Покуда коммерсант-энтузиаст ограничился тем, что позволил местной драматический студии за собственный счет переделать один из цехов и устроить там пространство для репетиций и представлений. Спектакли посещают преимущественно друзья и знакомые актеров и главного режиссера. Вот и сейчас на тесно составленных фанерных сиденьях примостилось человек тридцать, не больше.
С центра второго ряда Диана наблюдает, как на ярко освещенной сцене мечется и страдает главная героиня. Светлый плащ то развевается, то падает складками на белое платье, руки поднимаются в мольбе к неизвестному божеству. Актриса довольно красива, хоть и не первой молодости. Остальные действующие лица — всего лишь статисты, не более того, их реплики произносятся вполголоса, порой едва различимым шепотом. Они тоже что-то значат в каждом эпизоде, но по умолчанию отходят на второй план. Только когда с потолка внезапно спускается вспышка света, а героиня, бросившись на колени, начинает прилюдно каяться в совершенных злодеяниях, сразу несколько актеров вырастают перед ней угрюмой стеной и выносят свой приговор.
Белы одежды, но под ними грязь и стыд,
Лицо прекрасно, но оно всех лишь пугает.
В свинцовой чаше, что покрыта позолотой,
Отравленное зелье закипает…
Героиня прижимается лицом к дощатому полу сцены, замирает… Похоже, навсегда.
В зрительном зале внезапно включают освещение.
Как-то совсем резко наступил финал, актеры кланяются, взявшись за руки, и скромно исчезают сразу после того, как стихают непродолжительные вежливые хлопки. Однако это еще не все. Появляется режиссер, с которым приглашенные гости уже познакомились перед началом спектакля. Вполне типичная худощавая фигура в потертых джинсах и бесформенном свитере, волосы стянуты в хвост, на лице буквально написано приглашение к плодотворной творческой дискуссии. Он сдвигает одиноко стоящий у стены стул, усаживается на него верхом в непосредственной близости от зрителей. Громко (можно было бы потише, и так акустика отличная) вопрошает:
— Майкл, ну как вам?
Оказывается, после финала предусмотрено что-то вроде обсуждения.
— Очень необычно, — с максимальной деликатностью отвечает Майкл. — И динамика чувствуется…
— А с чего вы взяли, что в дошекспировские времена на сцене играли именно так? — вклинивается в разговор Роджер, который деликатностью не отличается, это не его стиль. — По-моему, не достаточно налепить ярлык, надо ему хоть как-то соответствовать.
Прочие бывшие одноклассники, пусть и присутствуют в зале (куда уж без них), но, к счастью для режиссера, помалкивают. Кэтрин с мечтательным видом обозревает черное пространство вокруг. Возможно, прикидывает, сколько фантастических цветов она могла бы нарисовать на голых стенах и потолке. Или припоминает вчерашний жаркий вечерок в доме у Фреда. Остальные вообще смотрят куда-то в сторону.
Режиссер откликается на недружелюбный выпад:
— Мы опирались на источники. Да и в целом документальное обоснование не играет первоочередной роли, главное — художественное осмысление. Мы так видим ту эпоху, когда чувства и их выражение были намного ярче и проще.
— Общие фразы. Сомнительная аргументация у вас. И к чему этот надрыв, если все сводится к примитивному морализаторству?
Еще один из зрителей, практически полный двойник режиссера, только волосы и брови посветлее, присоединяется к Роджеру.
— Должен тебе сказать, Энди, как твой ближайший друг: с самого начала что-то пошло не так. Не дожимаете почему-то. А может, наоборот, перебор с эмоциями. Вот прошлый спектакль был гораздо лучше. Ты только не обижайся.
— Если уж делать все приближенным к далекому прошлому, то с какой стати у вас на сцене свет электрический? Почему не свечи или факелы? И костюмы, кстати, тоже могли быть аутентичными. Разве обязательно смешивать средневековье и какой-то убогий кэжуал? — продолжает Роджер.
— Вот именно, Энди, — поддакивает ближайший друг. — Тут вы тоже слегка… Как бы тебе подоходчивей растолковать…
На режиссера становится просто жалко смотреть.
Диана неожиданно для себя произносит:
— А мне понравилось. Так проникновенно. И сочувствие главная героиня вызывает. Понятно, что она совершает все эти ужасные поступки не совсем по собственной воле. Как будто кто-то ей диктует сверху.
— Благодарю! Это именно то, что я стремился показать. Вы ведь с самого начала уловили: это рок, сродни античной трагедии? Не правда ли? Хелен — лишь марионетка, без собственной воли и силы.
— Ну, знаете ли! — не отстает Роджер. — Ничего себе безвольная марионетка! Мотивация у нее железная. Быть женой графа или младшего брата графа — разница громадная в ее глазах. Эдакая леди Макбет местного значения. Или, с учетом убийств малолеток-племянников — Ричард Третий в юбке. Прежде чем проповедовать со сцены, вы бы хоть немного пораскинули мозгами…
Тут, кажется, Майкл, который сидит между Дианой и Роджером, наступает ему на ногу, и тот затыкается, напоследок пробурчав:
— Хотя это мое чисто субъективное мнение, не берите в голову.
Режиссер выжидательно смотрит на Диану. Похоже, она единственная из зрителей, от общения с кем он получает удовольствие и заряд позитивной энергии. Диана считает своим долгом продолжить диалог, тем более что остались некоторые вопросы.
— Я, правда, не совсем поняла, почему она убила ту пожилую женщину?
— Бывшая няня близнецов — свидетельница, которая наверняка бы разоблачила преступление. А после ее устранения можно было почти ничего не опасаться. Да, этот момент надо подробней обосновать. Возможно, она даже шантажировала Хелен. Учтем, исправим…
— А еще не очень ясно, почему она вдруг сама выдала себя? Да еще так скоро…
— На самом деле публичное покаяние леди Хелен принесла много лет спустя. Она была уже глубокой старухой, давно овдовевшей, окруженной почетом и уважением. Но вы ведь не в курсе реальной истории. Вы же впервые в Эдервиле.
Фред замечает:
— Я тоже ни о чем подобном не слышал. Разве на самом деле что-то такое?..
— Конечно! Это неоспоримый факт. Не может быть, чтобы вы не слышали. Семья Хелен в свое время постаралась, чтобы письменные
