Она вяло протянула ему руку и заговорила измученным голосом:
— Вы знаете… все?
— Ну, во всяком случае, в общих чертах.
— Почему он это со мной сделал?
Мелвил не ответил, но всем своим видом выразил глубокое сочувствие.
— Мне кажется, — сказала она, — что это не простая бесчувственность.
— Безусловно, — подтвердил Мелвил.
— Это какая-то загадочная фантазия, которой я не могу понять. Я думала… хотя бы его политическая карьера… могла бы заставить его…
Она покачала головой и некоторое время пристально смотрела на папоротник в горшке.
— Он писал вам? — спросил Мелвил.
— Три раза, — ответила она, поднимая глаза.
Мелвил не решился спросить о содержании этой переписки, но она избавила его от такой необходимости.
— Мне пришлось спросить его, — сказала она. — Он все от меня скрыл и не хотел говорить, мне пришлось его заставить.
— Не хотел говорить? — переспросил Мелвил. — О чем говорить?
— Что он чувствует к ней и что он чувствует ко мне.
— Но разве он…
— Кое-что он прояснил. Но все равно, даже сейчас… Нет, не понимаю.
Она медленно повернулась к Мелвилу и, не спуская глаз с его лица, заговорила:
— Знаете, мистер Мелвил, это было для меня страшным потрясением. Вероятно, до сих пор я его просто не знала как следует. Вероятно, я… я его идеализировала. Я думала, что он любит… хотя бы нашу работу. Он действительно любил нашу работу. Он в нее верил. Я убеждена, что он в нее верил.
— Он и сейчас верит, — сказал Мелвил.
— А потом… Но как он мог?
— Он… он человек с довольно сильным воображением.
— Или со слабой волей?
— Сравнительно — да.
— Все это так странно, — вздохнула она. — Так непоследовательно. Словно ребенок, который тянется к новой игрушке. Знаете, мистер Мелвил, — она заколебалась, — из-за всего этого я почувствовала себя старой. Намного старше и намного умнее его. Я ничего не могу поделать. Боюсь, что всякой женщине… доводится когда-нибудь это почувствовать.
Она глубоко задумалась.
— Всякой женщине… «Ребенок мужеского пола» — теперь я понимаю, что хотела этим сказать Сара Гранд!
Она слабо улыбнулась.
— Мне все кажется, что он просто непослушный ребенок. А я… я преклонялась перед ним! — сказала она дрогнувшим голосом.
Мой троюродный брат кашлянул, отвернулся и стал смотреть в окно. Ему пришло в голову, что он, оказывается, еще менее пригоден для таких разговоров, чем считал до сих пор.
— Если бы я думала, что она может сделать его счастливым… — сказала она через некоторое время, и, хотя фраза осталась неоконченной, было ясно, что за этим последовали бы слова, полные великодушия и самопожертвования.
— Да, дело… непростое, — сказал Мелвил.
Она продолжала — звонким, немного напряженным голосом, в котором звучали покорность судьбе и непоколебимая уверенность:
— Но она на это неспособна. Все, что есть в нем лучшего, серьезного… Она не может этого видеть и все погубит.
— А он… — начал Мелвил и сам испугался безрассудной смелости собственного вопроса.
— Да?
— Он… просил расторгнуть помолвку?
— Нет… Он хочет вернуться ко мне.
— А вы?
— Он не возвращается.
— А вы… хотите, чтобы он вернулся?
— Как я могу знать, мистер Мелвил? Он даже не говорит определенно, что хочет вернуться.
Мой троюродный брат Мелвил озадаченно посмотрел на нее. Он всю жизнь скользил по поверхности чувств и, когда столкнулся с подобными сложностями в делах, которые всегда считал простыми, оказался в тупике.
— Иногда, — сказала она, — мне кажется, что моя любовь к нему окончательно умерла… Подумайте только, какое разочарование, какое потрясение я испытала, обнаружив в нем такую слабость.
Мой троюродный брат поднял брови и кивнул головой в знак согласия.
— Убедиться, что он стоит на глиняных ногах!
Наступила пауза.
— По-видимому, я никогда его не любила. Но потом… Потом я начинаю думать о том, кем он все-таки мог бы стать…
Что-то в ее голосе заставило его поднять глаза, и он увидел, что губы у нее крепко стиснуты, а по щекам катятся слезы.
Как рассказывает мой троюродный брат, сначала ему пришло в голову, что надо бы сочувственно коснуться ее руки, а потом — что этого делать не следует. Ее слова не выходили у него из головы. Потом он с некоторым опозданием сказал:
— Это еще возможно.
— Может быть, — медленно, неуверенно произнесла она. Больше она не плакала. — Кто она такая? — вдруг сказала Эделин совсем другим тоном. — Кто это существо, которое встало между ним и всеми реальностями жизни? Что в ней такого… И почему я должна соперничать с ней из-за того, что он… что он сам не знает, чего хочет?
— Когда человек знает, чего он хочет, — сказал Мелвил, — это значит, что он исчерпал один из главных интересов в жизни. Тогда он становится… чем-то вроде потухшего, заросшего и возделанного вулкана. Если это вообще был вулкан.
Он некоторое время размышлял, забыв о ней, потом, вдруг спохватившись, очнулся.
— Что в ней такого? — спросила она с тем сознательным стремлением внести во все ясность, которое так не нравилось в ней Мелвилу. — Что она может предложить, чего я…
Этот прямой призыв заняться щекотливыми сопоставлениями заставил Мелвила поморщиться. Но тут ему на помощь пришли все кошачьи свойства его натуры — он принялся пятиться, ходить вокруг да около и всячески уклоняться от сути дела.
— Ну что вы, дорогая мисс Глендауэр! — начал он и попытался сделать вид, что это вполне удовлетворительный ответ.
— В чем разница? — настаивала она.
— Существуют вещи неосязаемые, — уклончиво отвечал Мелвил. — Они не подчиняются рассудку и не поддаются точному определению.
— Но вы все же как-то к ней относитесь? — не унималась она. — У вас должно было сложиться какое-то впечатление. Почему вы не… Разве вы не понимаете, мистер Мелвил, это очень… — голос ее на мгновение осекся, — очень важно для меня. Это просто бессердечно с вашей стороны, если свое впечатление вы… Простите меня, мистер Мелвил, если я добиваюсь от вас слишком многого. Я… я хочу знать.
На мгновение Мелвилу пришло в голову, что в этой девушке, пожалуй, есть что-то такое, что немного выходит за пределы его прежнего представления о ней.
— Должен признаться, что у меня сложилось некоторое впечатление, — ответил он.
— Вы мужчина, вы знаете его, вы много чего знаете, вы можете смотреть на вещи с разных точек зрения. Если бы вы только позволили себе… позволили себе быть откровенным…
