— Ну, хорошо, — сказал Мелвил и умолк. Она жадно вслушивалась. Наступило напряженное молчание.
— Различие есть, — признал он и, не дождавшись поддержки, продолжал:
— Как бы это выразить? Я думаю, в некотором смысле это различие облегчает ей дело. Он наделен… я знаю, это звучит пошло, но ведь он не ссылается на это в свою защиту — он наделен определенным темпераментом, в силу которого его иногда, может быть, влечет к ней сильнее, чем к вам.
— Да, я знаю, но почему?
— Ну, понимаете…
— Говорите.
— Вы строги. Вы сдержанны. Для такого человека, как Чаттерис, жизнь… жизнь — это суровая школа. В нем есть что-то такое — что-то, пожалуй, завидное, чего нет в большинстве из нас, — но мне кажется, что из-за этого временами жизнь дается ему труднее, чем нам, остальным. Жизнь для него — это самоограничение, это следование определенным правилам. Он прекрасно сознает свой долг. А вы… Не придавайте слишком большого значения моим словам, мисс Глендауэр, я могу ошибаться.
— Продолжайте, — сказала она. — Продолжайте.
— Вы слишком напоминаете… генерального представителя этого долга.
— Ну, конечно! А что же еще…
— Я говорил с ним в Лондоне, и тогда я думал, что он во всем не прав. Но с тех пор мне много чего приходило в голову — в том числе даже и то, что, возможно, не правы вы. В некоторых мелочах.
— Да не старайтесь вы после всего этого щадить мое самолюбие! — воскликнула она. — Говорите!
— Видите ли, для вас все четко и определенно. Вы ясно дали ему понять, кем он должен, по вашему мнению, стать и что должен делать. Вы как будто построили дом, в котором он должен жить. Для него уйти к ней — то же самое, что выйти из этого дома — из прекрасного, достойного дома, я этого не отрицаю, — в нечто большее, в нечто рискованное и непредсказуемое. Она… она как сама природа. Она так же свободна от всех законов и обязательств, как закат солнца, так же раскованна и бесцеремонна, как ветер. Если можно так сказать, она не понимает, как можно любить и уважать человека, когда он делает то-то, и не одобрять его, когда он делает то-то, — она принимает его таким, каков он есть. Она как чистое небо, как подводная чаща водорослей, как полет птиц, как пенная волна. Вот что она такое, по-моему, для него — сама Природа. А вы — вы как…
Он в смущении замолчал.
— Продолжайте, — настаивала она. — Мне нужно это понять.
— Вы — как величественное здание… Я с ним не согласен, — продолжал Мелвил. — Я домашняя кошка, и стоит мне оказаться на улице, как я тут же начну царапаться в дверь и проситься в дом. Я не рвусь наружу. Мысль об этом меня пугает. Но он не такой.
— Да, — сказала она, — он не такой.
Мелвилу показалось, что его интерпретация убедила ее. Некоторое время она стояла в задумчивости. Но понемногу он начал понимать, что это можно истолковать и иначе.
— Конечно, — сказала она, задумчиво глядя на него. — Да. Да, так может показаться. Так это может выглядеть. Но на самом деле… Существует не только видимость, не только впечатление. В конце концов, здесь есть аналогия. Приятно время от времени выйти из дома на воздух, но большинство из нас, почти все мы должны жить в домах.
— Безусловно, — согласился Мелвил.
— Не может же он… Что будет он с ней делать? Как может он с ней жить? Что может быть у них общего?
— Здесь речь идет о влечении, — сказал Мелвил, — а не о продуманных планах.
— Рано или поздно, — сказала она, — он вернется — если я разрешу ему вернуться. Даже если сейчас он все испортит, даже если проиграет свои выборы, так что придется начинать сначала, с нуля и с куда меньшими шансами на успех, даже если потом будет терзаться…
Она всхлипнула.
— Мисс Глендауэр, — сказал внезапно Мелвил, — мне кажется, вы не совсем понимаете.
— Что я не понимаю?
— Вы считаете, что он не может жениться на этой… на этом существе, появившемся среди нас?
— Как может он это сделать?
— Да, не может. Вы считаете, что воображение увело его от вас и заставило гнаться за несбыточным. Что он необдуманно, бессмысленно и без всякой пользы губит себя, совершает колоссальную глупость и что теперь нужно просто снова поставить все на свои места.
Он замолчал. Она ничего не ответила, но продолжала внимательно слушать.
— Вы не понимаете одного, — продолжал он. — И кажется, никто этого не понимает. Ведь она пришла…
— Из моря.
— Из другого мира. Она пришла и нашептывает нам, что вся наша жизнь призрачна и нереальна, убога и ограниченна, она разрушает своими чарами все иллюзии…
— Так что он…
— Да, и тут она шепчет ему: «Бывают сны лучше!»
Она смотрела на него с нескрываемым недоумением.
— Она намекает на эти неясные лучшие сны, она шепчет, что есть путь…
— Какой же путь?
— Не знаю какой. Но это нечто такое… что подрывает сами основы этой нашей жизни.
— Вы хотите сказать…
— Она русалка, существо, сотканное из грез и желаний, сирена, шепот, соблазн. Она завлечет его своими…
Он умолк.
— Куда? — прошептала она.
— В пучину.
— В пучину?
Наступила долгая пауза. Охваченный бесконечным сочувствием, Мелвил пытался подобрать как можно более туманные выражения, но не мог ничего придумать. Наконец он выпалил:
— Вы прекрасно знаете, что может существовать только один путь из того сна, в который мы все погружены.
— И этот путь?
— Этот путь… — начал Мелвил и не решился продолжать.
— Вы хотите сказать, — сказала она, побледнев, — что этот путь…
Мелвил не нашел в себе сил произнести это слово. Он только посмотрел ей прямо в глаза и едва заметно кивнул.
— Но как?… — спросила она.
— Во всяком случае… — поспешно сказал он, стараясь выразиться как-нибудь помягче, — во всяком случае, если она его заполучит, этот ваш крохотный мирок… Понимаете, ему в него уже не вернуться.
— Не вернуться, — повторила она.
— Не вернуться, — подтвердил Мелвил.
— А вы уверены? — усомнилась она.
— В чем уверен?
— Что это так.
— Что влечение есть влечение, а пучина есть пучина? Да.
— Я никогда не думала… — начала она и остановилась. — Мистер Мелвил, — сказала она через некоторое время, — знаете, я не понимаю. Я думала… Сама не знаю, что я думала. Я думала, с его стороны это обычная тривиальная глупость — так потерять голову. Я согласна — я поняла, что вы хотели сказать, — согласна, что мы по-разному на него действуем. Но это… это ваше предположение, что она может толкнуть его на какой-то решительный и бесповоротный шаг… В конце концов она…
— Она — ничто, — сказал Мелвил. — Она — рука, которая схватила его и не выпускает, она всего лишь символ чего-то неведомого.
