«Песок его одарит светом,
А скалы силой наградят,
Навстречу буре он шагнет без страха,
И будут в нём две жизни.
Он придёт, когда наступит время.
Ушедшему вернуться суждено,
Пройти ему назначенной дорогой,
Во время сумерек. Лишь тот,
Кто дарит жизнь, его переживёт».
Я догадался, что это за песня — не как она называется, а что это такое по сути своей — это головоломка. Вапаланцы, считающие себя единственным цивилизованным народом из всех пяти королевств, обожают такие загадки, вкладывая в слова скрытый смысл, понять который способны только те немногие, кто знают, о чём речь. В некоторых Домах эта традиция доходила до такой крайности, что догадаться о смысле загадки мог от силы десяток людей — а живущим за пределами плоскогорья и надеяться на это не стоило.
Когда последние слова песни эхом замерли вдалеке, бард опёрся на посох. Изумительное пение, по–видимому, утомило его. Он пристально поглядел на меня, ему, очевидно, казалось, что я достаточно просвещённый человек, чтобы распутать его загадку.
— Воистину, ты даровитый бард, — начал я искренне. — Никогда ещё я не слыхал…
— Никогда, это верно, — ехидно перебил он голосом, задребезжавшим после такого усилия ещё сильнее. — Есть барды и барды, незнакомец. И из всех бардов самые лучшие — это барды из Вапалы.
Он по–прежнему не сводил с меня глаз, словно надеясь, что я возражу, хоть жестом.
— Я согласен, о Повелитель Бардов. И клянусь, что не хочу причинять зла ни тебе, ни твоему имуществу. Я не могу потребовать у тебя прав гостя. Но этот остров лежит в границах моей земли, а значит, здесь действуют законы моего народа…
— Права гостя, — он произносил слова медленно, словно тщательно обдумывая. — Ты странствуешь в компании пустынного убийцы. Он тоже потребует прав гостя?
— Мурри! — я повысил голос, старательно, насколько позволяли человеческое горло и губы, выговаривая слово на языке Великих Котов.
Он, казалось, вырос прямо из камней, настолько его шкура сливалась с шершавой поверхностью. Подбежав ко мне, он обернулся к барду. Я положил руку ему на голову. А затем, к моему удивлению, Мурри открыл пасть, и потекла мелодия кошачьей песни, которую я уже слышал однажды на празднике кошачьего народа.
— Не ночь… а силы… зла… покроют небо… — я переводил отрывистое ворчание и фырканье. Бард ещё сильнее наклонился вперёд, по его морщинистому лицу пробежала тень недоверия.
«Рубить и исцелять клинок не в силах.
И вновь бок о бок будут биться двое,
Как это раньше было.
Вот лапою грозит проснувшийся Закан,
А где ж тогда закон?»
Слушая, бард выбивал пальцами ритм по посоху. Не успело стихнуть эхо песни Мурри, как он заговорил:
— Я уже стар, котёнок, а когда–то был известен многим, потому что охотился за самыми древними песнями и вновь представлял их свету. Пустое занятие… а многие ш загадок мы просто не могли решить. Но среди нас это стало чертой настоящего барда — знать, или пытаться понять. А что… кто такой этот Закан? Никто не помнит, — он покачал головой, космы скользнули по плечам. — Но те, кто изучал древние предания, говорят, что ничто не забывается — оно может быть скрыто, но пройдёт время, и оно снова появится на свет, пусть даже по воле случая. Достаточно того, что бард всегда поймёт барда, человек он или покрытый шерстью.
Старик сделал шаг назад.
— О пришедшие из пустыни, свободно вступайте в пределы Дома Кинрр.
Затем он подцепил стёртым концом посоха из озера большой ком водорослей и протянул нам дар хозяина. Теперь мы могли прожить здесь по крайней мере десять дней.
Старик, впрочем, почти ничего не потерял, потому что, приняв дар, я сразу же занялся делом. Я прополол водоросли, пересадил их, чтобы лучше росли, я ухаживал за яками, вычистил их, срезал вонючие комки с Шерсти, расчесал и помыл.
Хижина Кинрра тоже нуждалась в уборке, и я, должно быть, был первым, кто занялся этим за много лет. А хозяин хижины взобрался на вершину скалы и долго сидел там, вглядываясь в ту сторону, откуда я пришёл. Он так пристально вглядывался, что я тоже несколько раз смотрел туда, но не увидел ничего, кроме песка и скал. Старик так и не объяснил мне, что он высматривал.
Мурри уходил охотиться. Он проявлял достаточно такта и не приволакивал свою добычу сюда. Он рассказал, что на острове хватает и своих опасностей: ещё одно озерцо на другом конце острова привлекало к себе крыс.
Убирая хижину, я нашёл арфу–кифонг. В дни своей молодости это явно был великолепный инструмент, инструмент настоящего мастера. Кинрр заметил, с каким уважением я разглядываю арфу, и поманил к себе. И дал мне первый из множества последовавших уроков.
Как и всех детей, меня в своё время учили игре на кифонге, но я так и не научился играть как следует, поэтому мой отец не стал беспокоиться насчёт продолжения занятий. А сейчас я оказался в компании настоящего музыканта, причём такого, который нуждался не только во внимательной аудитории, но и в учениках.
Скованность пальцев куда–то ушла, я час за часом усердно перебирал струны. И, может быть, потому, что Кинрр не спускал с меня глаз, я добился таких успехов, о которых даже и не мечтал.
Кинрр слишком много времени прожил здесь в одиночестве, общество человека стало для него, как вода для стада, которое торопится к озеру, как только откроются ворота загона. В перерывах между занятиями музыкой мой учитель рассказывал о чудесах Вапалы и славном Алмазном Дворе королевства, хотя так и не раскрыл, что заставило его покинуть эту роскошь и отправиться в изгнание. Я старался не спрашивать об этом. Одно было ясно — когда–то он занимал высокое положение при дворе и был на короткой ноге с теми, кто вершил судьбы государства.
После стольких лет он с удовольствием, в подробностях, пересказывал мне дворцовые церемонии, перемещая их дворцовыми же сплетнями. Я слушал его, и мне всё больше и больше казалось, что Верховный Двор ничем не лучше какого–то вечного маскарада, где очень трудно оставаться самим собой, где за невозмутимыми масками лиц таятся странные мысли…
В основном политику королевства определяли шесть великих Домов, которые сохраняли своё положение в течение многих поколений. Были там и другие Дома, новые, на которые шестёрка смотрела с чувствами, колеблющимися от слабой подозрительности до откровенной ненависти, не останавливаясь в последнем случае ни перед какими интригами, чтобы уничтожить соперника.
У меня почему–то сложилось впечатление, что Кинрр попал именно в такую стычку между Домами, и именно поэтому ему пришлось бежать из Вапалы.
