Собирать и организовывать ораву детишек в течение четырёх часов, так чтобы никто из них не скучал, никто ни с кем не подрался, и никто ниоткуда не упал — дело не из простых. Я — массовик-затейник, Вадим — страж порядка, а две бабули, обещавшие нам помощь, предпочитают отсиживаться в тени, пить чай да покрикивать на своих любимых внуков:
— Васенька, ты куда полез? Упадёшь!
Или:
— Леночка, не лезь на горку! Ушибёшься!
При этом бабули оказываются на редкость прожорливыми особами. На халявку они поглощают бутерброды пачками, пробуют все салаты и заглатывают пирожные, а к маленьким шашлычкам они мгновенно воспламеняются страстью. Они не скупятся на комплименты, хвалят угощение и едят, едят, едят. Хорошо, что еды заготовлено с запасом, думаю я.
Корсет платья душит меня, дети кричат, а именинница требует к себе моего особого внимания. Она ревнует меня к гостям, то и дело дёргает меня за подол, и чуть ли не каждые пять минут я слышу её капризный и требовательный зов:
— Мама!
Мне некогда присесть даже на минуту: я веду за собой, увлекаю, организовываю, созываю, зажигаю, управляю. Вадиму тоже нет покоя: он главный миротворец. Он разнимает, успокаивает, объясняет, что нельзя бить Васю, рассуживает, утирает слёзы, раздаёт конфеты, собирает отбившихся в сторону, подбадривает застенчивых и утихомиривает слишком бойких. Не могу сказать, что это даётся ему легко: праздник ещё в разгаре, а его голова уже блестит от испарины. Из всех взрослых только бабули чувствуют себя беззаботно: они прохлаждаются в тени яблони, то и дело просят ещё чаю и беседуют о чём-то своём, забыв даже о собственных внуках.
В общем, праздник получается на славу.
Последний бутерброд съеден, последний гость забран родителями, а нам предстоит то, чем заканчивается всякий праздник — уборка. Лиза с Вадимом относят посуду на кухню, а я мою, надев поверх платья принцессы фартук. Вадим выглядит забавно, таща с постным лицом гору грязных тарелок на кухню в своём чёрном костюме Гамлета, при шпаге. Если бы принц Датский был помощником посудомойки, он, наверно, выглядел бы так же. Я хочу снять стесняющее меня платье, но Лиза просит:
— Мама, побудь ещё принцессой! И ты, папа, тоже ещё побудь принцем.
Ради именинницы я геройски терплю удушающие объятия корсета, а Вадим не расстаётся со шпагой, которая путается у него под ногами. Мы играем в принца, принцессу и их дочку, экспромтом придумывая сказку и тут же разыгрывая её в лицах. Папа-принц едет на войну, сражаться со злым королём, всех побеждает, а в это время дракон похищает их дочку, и папе снова надо садиться на коня и скакать на выручку. Но пока он ездил за дочкой, другой дракон утащил маму-принцессу, и папе-принцу снова нет покоя. В пылу сражения он шпагой чуть не сшибает люстру, и я говорю:
— Ну, всё, пора успокаиваться. Поиграем во что-нибудь тихое.
Через некоторое время Лиза начинает зевать, и Вадим на руках несёт её в постель.
Я стаскиваю парик и вылезаю из платья. Гудят ноги, болит спина, а когда я закрываю глаза, перед ними мелькает круговерть обрывков сегодняшнего праздника. Дети, дети, дети — скачущие, бегающие, орущие. А мне сегодня ещё под громкую агрессивную музыку изображать сексуальную стерву в обтягивающем чёрном костюме и с кнутом, чтобы разнокалиберные самцы испытывали возбуждение. С каким удовольствием я осталась бы сейчас дома и не надевала убийственный двенадцатисантиметровый каблук и "гестаповскую" фуражку! Зачем я это делаю? Неужели мне нравится моя работа? Половины тех денег, что я зарабатываю, хватает, чтобы полностью обеспечивать себя, не беря ни копейки у Вадима, а другую половину я откладываю про запас. Нравится мне это или уже нет — не знаю. Может быть, в другой момент я ответила бы как-нибудь иначе, но сейчас, будучи вынужденной надевать на усталые ноги высоченный каблук, я отвечаю: я её ненавижу. Ненавижу похотливых самцов, которые пришли глазеть на моё тело, и которым нет дела до того, что я умираю от тоски по Маше, скучаю по Ване и не могу понять, как Эдик мог сказать: "Дай нам вздохнуть". Что он имел в виду?
Впрочем, винить некого. Я сама пришла в "Атлантиду" и сама согласилась танцевать, а посему принцесса превращается в стерву в чёрном латексном костюме-"кишке", ботфортах на двенадцатисантиметровом каблуке и фуражке, похожей на те, что носили гитлеровцы. Самцы глазеют и платят, чтобы она хлестнула их длинным чёрным бичом, платят, чтобы потрогать её обтянутое чёрным латексом бедро, а чтобы полежать на подиуме под её сапогом, платят втройне. Лица её они не видят: оно скрыто маской.
После номера её хватает только на то, чтобы скинуть ненавистные каблучищи, переодеться, сесть в машину и доехать до дома, чтобы там повалиться на постель в полумёртвом состоянии. Уже засыпая, бывшая принцесса сквозь ресницы видит, как Вадим собирает рассыпавшиеся по полу деньги — её деньги, заработанные этим танцем, и аккуратно складывает к ней в сумочку, не взяв себе ни одной купюры.
12
Я сижу, развалившись на кожаном диване в отдельной комнате для приватного общения, пью виски и закусываю лимоном. Я одна. На столике виноград, фрукты, дорогое вино, но я его не пью, я пью виски. Феликс с Рашидом Мухамедовичем уединились в кабинете и ведут напряжённый разговор. Хозяин психует, показывает восточный темперамент, кричит: выгнать! Феликс отговаривает, убеждает, успокаивает. А я пью.
Что всё это значит?
Всё предельно просто. Рашид Мухамедович, воспылав ко мне страстью, пожелал уединиться со мной вот в этой самой комнатке с кожаным диваном, на котором я сейчас глушу вискарь. Его величество султан Рашид пожелал, чтобы его покорная одалиска исполнила для него полный огня и соблазна танец, после чего удовлетворила его похоть на вышеупомянутом диване. Платы за это я не должна была получить: великий властелин Рашид пожелал воспользоваться мной на правах хозяина заведения. О том, что я подобных услуг не оказываю, солнцеподобный владыка не хотел ничего слышать. А я отказалась быть покорной одалиской, проявила характер, чем и навлекла на себя гнев могучего повелителя. Я сказала: станцевать — станцую, но ничего более. И точка. Властелин попытался проявить грубую силу, но на силу я ответила приёмом из айкидо, чем оскорбила мужское самолюбие и попрала восточное властолюбие великого Рашида. Он заорал: "Уволю!" На вопли господина прибежал перепуганный Феликс. Ему я сказала то же, что и хозяину. Взбешённый Рашид брызгал слюной: "Выгнать её сей же час!" Феликс, хоть и стоял на полусогнутых ногах, самообладания и расчётливости не терял. Он вкрадчиво и рассудительно заметил хозяину, что я пользуюсь успехом у посетителей, что я привлекаю в клуб прибыль, что клубу невыгодно меня терять, но Рашиду было плевать и на популярность, и на прибыль: он осатанел. Феликс мягко взял его под руку и повёл в кабинет. Выходя, Рашид ещё раз обернулся и ткнул в меня пальцем, сказав:
