— Ты уволена!
Уволена так уволена, подумала я с каким-то равнодушием. Я сняла приватную комнату на всю ночь на правах клиента, заказала бутылку виски и лимон. Хоть напьюсь напоследок в комфортных условиях, решила я. Здесь есть всё для этого: большой, широкий и удобный диван, уютная атмосфера и уединённость. Маску я сняла: теперь было уже всё равно.
Мне плевать, убедит Феликс Рашида не увольнять меня или не убедит. Для себя я решила: я завязываю с "Атлантидой". Я сыта этим по горло. Меня тошнит от неё. Конечно, Вадиму и Лизе не понравится, что я опять напилась, но это точно в последний раз. Так я думаю, глотая хорошее, дорогое виски маленькими стопочками и закусывая лимоном.
Во мне плещется полбутылки, пить я больше не хочу. Мне хочется чего-то другого, причём так хочется, что хоть сердце вырви. Прислушавшись к себе, я понимаю, что со мной. Из меня рвётся наружу песня, и неважно, какие у неё будут слова: главное — спеть её. В голове всплывает старая-престарая песня "Каким ты был, таким остался". Я затягиваю её от души, во всю силу своих лёгких и связок. Мой голос льётся неожиданно легко и мощно, и я сама удивляюсь силе своего голоса. Я пою всё, что приходит в голову, а в голову мне почему-то приходят старые русские песни. Я знаю их не до конца, но пою всё, что помню. Как я раньше не додумалась до этого — петь, когда мне плохо? Когда тоска звучит, душе легче.
Я пою, не заботясь о том, слышит меня кто-нибудь или нет. Я просто утопаю в диване и заставляю мою тоску звучать. Не то чтобы я счастлива, но и слишком плохо я себя не чувствую. О том, что мне предстоят муки похмелья, думать не хочется, и я забываю об этом.
Оказывается, мои пьяные вокальные упражнения слушает полный господин средних лет, с небольшой аккуратной бородкой и усами, с седоватой шевелюрой до плеч, в весьма недешёвом тёмном костюме. Он стоит на пороге комнаты и смотрит на меня такими глазами, будто увидел не меня, а живого Элвиса Пресли. Я перестаю петь и тоже смотрю на него, а он смотрит на меня, не говоря ни слова. Я решаю первая нарушить это странное молчание.
— Что, я вам мешаю? Слишком громко пою? Извините, я не хотела. Я тут, понимаете ли… пью. Вот и тянет на песни. Простите. Действительно, я слишком громко горланю.
Господин с шевелюрой моргает несколько раз подряд, потом делает пару шагов ко мне, потом разворачивается и выходит.
— Не поняла юмора, — хмыкаю я.
Но через несколько секунд господин возвращается — всё с тем же взглядом. Он присаживается на диван рядом со мной и хватает меня за руки своими пухлыми мягкими руками.
— Алиса, — бормочет он. — Боже мой, Алиса! Это ты, живая? Или у меня галлюцинации? Ведь я неделю назад был на кладбище, и там… В ячейке семьсот одиннадцать…
— А, — доходит до меня. — Вот вы о чём! Так я вам всё объясню…
Но объяснить что-либо я не успеваю: господин, закатив глаза, без чувств валится на меня всем своим грузным, облачённым в дорогой костюм телом.
— Эй, эй, что с вами? — тормошу я его.
Господин никак не приходит в себя, и мне не остаётся ничего другого, как только, набрав в рот виски, брызнуть ему в лицо. Он вздрагивает всем телом и открывает глаза. Увидев моё лицо, он снова вздрагивает и садится ровнее, отирает лицо платком. Он дышит как-то странно, с хрипами, натужно. Не сводя с меня неподвижного, остекленевшего взгляда, он что-то ищет во внутреннем кармане пиджака. Он находит и достаёт маленький флакончик, вытряхивает на ладонь белую таблетку и ловит её трясущимися губами.
— Вы только не вздумайте тут отдать концы, — говорю я. — Если вы здесь преставитесь, что я буду делать?
Господину наконец удаётся закинуть себе в рот таблетку. Похоже, несмотря на сильные переживания, отдавать Богу душу он пока не собирается. Я, насколько мне позволяет отягощённая спиртным голова, собираюсь с мыслями и говорю:
— Спешу вас успокоить: я не Алиса. Прах Алисы покоится в той самой ячейке, которую вы недавно посещали. Давайте-ка успокоимся, возьмём себя в руки… Я, конечно, уже порядком нагруженная, но постараюсь вам всё как можно понятнее объяснить, чтобы вас, не дай Бог, не хватил инфаркт. — Я открываю бутылку вина, наливаю в бокал и ставлю перед господином. — А это для поддержания духа.
Это уже третий раз, когда мне приходится объяснять это: синдром Кларка — Райнера, "Феникс", перенос. Господин, пока я объясняю, залпом выпивает вино, снова наполняет бокал и опять выпивает. Он достаёт из своего бумажника какую-то фотографию, смотрит на неё, потом вглядывается в меня и опять пристально изучает снимок.
— Ну-ка, что там у вас…
Я беру у него фотографию. На ней сам господин, сияющий белозубой улыбкой, в обнимку с длинноволосой блондинкой с моим лицом.
— А, это вы с Алисой.
Представляю, каково ему было увидеть покойную Алису воскресшей, стриженой под машинку, да ещё и вдребезги пьяной.
— Да, я выгляжу, как она, только причёска другая. Но я не Алиса. Здесь меня называют Маской, но вам, так уж и быть, я открою моё настоящее имя: Натэлла Горчакова. Послушайте, я сейчас под изрядным градусом… Может быть, я не совсем понятно объясняю. Может быть, стоит отложить этот разговор… или повторить его, когда я буду более или менее в себе?
— Кем бы ты ни была, надо срочно забрать тебя отсюда, — говорит господин уже более бодрым и озабоченным голосом. — Здесь тебе не место. Поехали.
— Слушайте, вы прямо прочли мои мысли, — говорю я. — Я как раз о том же самом думала! Ну её к чёрту, эту "Атлантиду"! Я с удовольствием прокачусь с вами. По всему видно, вы человек порядочный. Но если будете приставать, предупреждаю: я владею айкидо и могу отправить вас в нокаут.
Опираясь на руку господина, я поднимаюсь с дивана. Пол покачивается под ногами. Как раз в этот момент возвращаются Рашид и Феликс. По лицу владыки видно, что Феликсу кое-как удалось умилостивить его, но теперь мне уже всё равно. Не дав им раскрыть рта, я выдаю им прямо в лоб:
— А пошли вы все в задницу!
Вот и весь мой им сказ. Я прихватываю с собой недопитую бутылку виски — всё-таки, я за неё заплатила — и ухожу из клуба под руку с солидным господином с бородкой. Я забираюсь в его дорогую машину, и он осторожно помогает мне, поддерживая под локти. Усадив меня, он сам втискивает своё брюшко между спинкой сиденья и рулём, заводит мотор, и мы едем. Отпив глоток виски из горлышка, я вежливо обращаюсь к брюшку:
— Простите… Алиса Регер, должно быть, была с вами в знакомстве… Но я Натэлла Горчакова, а по сей причине не знаю даже вашего имени… Так уж получается.
— Эрнестас, — представляется брюшко. — Эрнестас Платанас.
— Очень приятно.
Если это знакомство можно называть приятным, то моё пробуждение вряд ли можно назвать таковым по целому ряду причин. Во-первых, я просыпаюсь в незнакомой, хотя и богато обставленной спальне, на широкой кровати с шёлковым бельём. Во-вторых, я совершенно не помню, как я здесь оказалась. В-третьих, я чувствую себя мерзко, а в-четвёртых, на пороге спальни появляется полный господин с седоватой шевелюрой и бородкой, облачённый в полосатый домашний халат. Он катит перед собой столик с белой посудой, и вид у него такой, будто у нас была, по меньшей мере, первая брачная ночь. Однако в этой странной ситуации есть и пара положительных моментов: я лежу полностью одетая, а от столика, который прикатил полный господин в полосатом халате, восхитительно пахнет свежим кофе. Я морщу лоб и пытаюсь извлечь из моих слегка опухших извилин заковыристое имя господина, но помню только то, что и его имя, и фамилия оканчиваются на "-ас".
