по самую крышу заросли борщевиком, крапивой да могучими лопухами — просто так не пройдёшь, прорубаться надо. Место прежних огородов поделили меж собой лебеда, терновник и малина. Запущенные палисадники у домов гуще тропических джунглей сделались, раздались вширь, изнутри ломая сгнившие изгороди. От дороги только намёк остался — ну да «Аллигатору» было не привыкать, он пёр будто трактор, оставляя в дремучей траве приметную просеку.
Светло блеснула за кустами вода, и Володька вспомнил, что в той стороне должен быть пруд. А недалеко щитовой барак стоял, где студенты жили.
Он заглушил «Ниву», решив пока не следить лишнего. Посидел в машине, открыв окна, неспешно и с удовольствием высмолил ещё сигаретку, потом перекусил домашними бутербродами. Всё было тихо.
Он поднял стёкла, достал полуметровый тесак и положил его на колени. С пассажирского сиденья взял «Осу» в самодельной кобуре, нацепил её на широкий ремень. Раздавил двух жирных слепней, залетевших в салон. И, мысленно пожелав себе ни пуха, ни пера, открыл дверь и прыгнул в глубокую траву.
Он ещё не знал, куда именно направится, когда запирал машину и обходил её кругом, осматривая колёса и проверяя подвеску. Но вот он поднял глаза — и сразу же увидел тот самый дом: большой и крепкий, отвернувшийся от соседей, нарушивший стройность посада.
Володька сунул брелок с ключами в карман и, помахивая тесаком, направился к этому двухэтажному великану.
* * *
Дом был старый, дореволюционный, и принадлежал он, определённо, кому-то из прошлых местных богатеев. Простые крестьяне таких хором ни при царе, ни при советской власти не строили — первый этаж кирпичный, верх рубленый, крыша с башенкой железом крытая, входа два — это не считая лаза в подпол и двери со двора. Выглядел дом неважно — печная труба рассыпалась, кровельное железо сгнило до дыр, сруб заметно просел одним углом, отчего между крышей и верхним венцом образовалась треугольная щель, из которой выбивались какие-то сивые лохмы: не то перепрелая солома, не то сухой мох или пакля.
Володька всё вокруг истоптал, исследуя подходы к дому. Телефоном своим с разных точек всякое интересное сфотографировал — истёртую надпись «молоко» на кирпичной кладке, жестяную табличку с ещё угадываемым изображением лопаты, здоровенный замок на воротах двора, весь в рыжей ржавой чешуе, гранитные ступеньки, в землю вросшие.
Главный вход был заперт изнутри — но Володьку это ничуть не удивило. Он и сам частенько закрывал парадную дверь из дома, а на улицу выходил через пристроенный сарай.
Выламывать запоры Володька не решился — только покачал рассохшуюся дверь плечом, заглядывая в чёрную, пахнущую затхлостью щель и слушая бряцанье натягивающейся цепи. В дом он залез через развалившийся скотный двор, благо дыр в его стенах образовалось предостаточно.
Во дворе Володька нашёл первую поживу: сопревшую упряжь, хомуты, мятый самовар, резак для самосадного табака, керосиновую лампу без стекла, большую кринку и маленький чугунок. Барахло это ценности не представляло, но его наличие указывало на то, что мародёры этот дом обчистить не успели, а значит здесь можно рассчитывать на хорошую добычу. Володька приободрился.
Вход в дом со двора тоже оказался заперт изнутри. Это было странно. Наверное, Володьке следовало насторожиться, но он к своему открытию отнёсся спокойно — мало ли какие ещё выходы могли оказаться в таком большом доме? Ну, заперли хозяева своё жилище перед отъездом — а сами, например, через окно выбрались. Эту дверь Володька выломал без колебаний, орудуя подобранным здесь же ломиком. Пригнувшись, шагнул через истёртый порог и оказался в тёмном коридоре — холодном, тесном и гулком. В примыкающих крохотных закутках, должно быть, когда-то ютилась обслуга. Когда господ не стало, и у дома появились новые хозяева, здесь, видимо хранились домашние заготовки, дрова и всякий хлам — корзины, мешки, ненужная мебель. В дальней каморке Володька обнаружил пыльные кипы книг и очень обрадовался — букинисты были одни из лучших его клиентов. Но радость Володькина поутихла, когда он разобрал несколько стопок. Старинных изданий здесь не нашлось, все книги были помечены печатями школьной библиотеки — давно не существующей. Должно быть, когда школу-трёхлетку расформировали, ушлый хозяин подсуетился и уволок часть книжного фонда в свои закрома. Из той же самой школы, очевидно, происходили и разнообразные учебные плакаты, которые, как позже выяснилось, висели по всему дому: «Паровая машина Ползунова», «Устройство Солнечной системы», «Съедобные и ядовитые грибы», «Скелет человека». Особенно странно они смотрелись рядом с иконами в углу просторной горницы.
Володька довольно быстро разобрался в путанной планировке дома: жилых комнат здесь было всего две, обе на втором этаже, остальные помещения — многочисленные чуланы и две горницы — не отапливались. Небольшой зал, расположенный на первом этаже, Володька, несмотря на царящие там темень и затхлость, прозвал «парадным» — сюда сходились все коридоры, здесь была лестница наверх, отсюда можно было выйти на улицу. Белёные кирпичные столбы подпирали потолок зала у дальнего угла. Володька долго не мог понять их назначение, и только поднявшись наверх, да наскоро обследовав жилые комнаты, сообразил, что на столбах этих стоит русская печь.
Добра в доме скопилось изрядно, только вот ничего сколь либо ценного Володька пока не приметил. Разве только иконы — но и они, кажется, ничего особенного из себя не представляли — обычные доски, да картонки с картинками. Володька, впрочем, не расстраивался — делать какие-то выводы пока было рано, работа ему предстояла большая: надо было перерыть все лари, все шкафы и комоды, заглянуть в каждый тёмный угол, забраться на чердак — там-то часто и попадались самые интересные вещи.
Он уже высчитал по настенным календарям, по газетам, по дюжине примет, что дом стоит покинутый лет десять. Одна только странность смущала — в двух жилых комнатах было непривычно чисто: ни тебе хлопьев пыли, ни дремучих паутин, ни дерьма мышиного. Но кроме этого ещё что-то неясное тревожило Володьку; какое-то смутное недоброе ощущение не отпускало его — будто бы в тех комнатах он то ли почуял чего, то ли увидел краешком глаза, то ли услышал… Не заметил, не обратил внимания сразу — но в подсознании ежом засело неудобное чувство, и теперь оно ворочалось, ерошилось, кололось, хотя Володька давно уже ушёл вниз и занялся делом, чуланы да закутки
