ложится под копыта.
Что-то ждет их впереди?
Валка, помилуй ты их,
Воинов верных твоих.
Вслед за ними скачут пикты
В черной коже вместо лат.
В их руках зловеще блещет
Круто выгнутый булат.
Горделиво пикты Скачут,
Их ведет Суровый Брул,
А его недаром другом
Называет грозный Кулл.
Словно ветер, скачут пикты.
Пыль клубится позади.
Твердь ложится под копыта.
Бой кровавый впереди.
Валка, на долгие дни
Брула ты нам сохрани!
Трепещите, слуги Змея!
Пробил ваш последний час.
Всю скопившуюся ярость
Мы на вас обрушим враз.
Скоро с вами мы сойдемся.
Закипит кровавый бой.
Грозный меч владыки Кулла
Станет вашею судьбой.
Скачем смело мы в сраженье.
Дом родимый позади.
Твердь ложится под копыта.
Знамя Кулла впереди.
Валка! Ты, войско храня,
Не позабудь и меня.
Осторожнее тут, на прогнившем и грязном причале,
Где меж черными сваями мертвенно стынет вода.
Это я, «Покоритель морей». Вы меня не узнали?
Да и как тут узнать, если прошлое съели года...
Был я гордым и стройным пенителем синего моря,
Самым лучшим во флоте могучем владыки-царя.
Побеждал я всегда, и с врагами, и с бурями споря.
Люди «Гордостью Кулла» меня называли не зря.
Царь стоял на корме иль на кнехте сидел, как на троне,
Вперив взор в океан, словно видел за ним он врага.
Жарко плавился полдень, и камни сверкали в короне,
И блестели суровою сталью на шлеме рога.
С ним мы плыли бесстрашно на поиски стран небывалых,
Где под яростным солнцем из швов выступала смола,
И нездешние волны качали там чаек усталых,
И нездешние звезды гляделись в морей зеркала.
По ночам выплывали из бездны, страшны, как кошмары,
Твари, коим и имени нет. Кулл рубил их с плеча.
И акулы размером с кита, и гиганты кальмары
Стали добычей его гарпуна и меча.
Мы великого Змея Морского видали однажды,
Нам встречались не раз в небе призраки странных судов.
В мертвом штиле на южных морях мы томились от жажды,
Замерзали на севере, в царстве сверкающих льдов.
Бури грозно рычали, и мчали меня, и качали.
Налетал вдруг свирепо стремительный яростный шквал,
Злобно щерились рифы, и некуда было причалить,
И вставал, надвигаясь, девятый погибельный вал.
Ветер странствий нас звал за собой. Зову властному внемля,
Мы прошли все моря, повидали мы все берега
И в бескрайнем просторе нашли неизвестные земли,
Те, куда не ступала доселе людская нога.
Мы вернулись с победой, омывшись в соленой купели,
Облачивши во плоть дерзновенные Кулла мечты.
Звуки труб золотых нам великую славу пропели,
И встречая нас, с берега люди кидали цветы...
А теперь в мертвой гавани я, точно труп на кладбище,
Средь гниющих собратьев моих, кораблей боевых.
Я, подохший в канаве, ограбленный временем нищий,
О котором не вспомнит никто в светлом мире живых.
Тишина и тоска. Только звезды далекие блещут.
Молча стынет вода, равнодушна, мертва, холодна.
Да пришедшая с моря в бок гулкого трюма зловеще
Постучится порой, словно вестница смерти, волна.
— Эй, хозяин!..
Зычный оклик нарушил давящую тишину и раскатился по черному лесу, порождая зловещее эхо.
— Не больно-то приветливое местечко, — прозвучал второй голос.
Двое мужчин стояли перед дверью таверны, затерявшейся в лесной чаще. Приземистый дом, низкий и длинный, был сложен из тяжеловесных бревен. Маленькие окна были забраны частыми решетками, а дверь заперта. Повыше двери красовалась вывеска, изрядно полинялая, но от этого не менее зловещая: расколотый череп.
Наконец дверь медленно отворилась, и наружу выглянула бородатая физиономия. Потом бородач отступил назад и жестом пригласил посетителей внутрь. Жест казался скорее вынужденным, чем радушным.
Внутри дома обнаружился тлеющий очаг и свеча, мерцавшая на столе.
— Ваши имена? — коротко осведомился хозяин.
— Соломон Кейн, — ответствовал тот из двоих, что был повыше ростом.
— Гастон Л’Армон, — столь же немногословно представился второй. — Но что тебе, любезный, до наших имен?
— В Черном Лесу проезжие наперечет, — буркнул хозяин. — А вот бандитов — хоть отбавляй. Садитесь вон за тот стол, сейчас поесть принесу.
Мужчины сели за стол. Оба держались с видом бывалых путешественников, одолевших немалые расстояния. Один из двоих был худ и высок, в мягкой шляпе без перьев и аскетически простом черном одеянии, которое еще больше подчеркивало угрюмую бледность неулыбчивого лица. Второй странник выглядел прямой противоположностью первому. Сплошные перья и кружева, правда несколько помятые в дороге. Лицо у него было нагловато-красивое, а глаза все время бегали, ни на мгновение не оставаясь в покое.
Хозяин поставил на грубо отесанный стол еду и вино и отступил в потемки, сам превратившись в какую-то хмурую тень. Черты его лица то расплывались, поглощенные темнотой, то вырисовывались неестественно ярко, когда на них падал отсвет пламени, Метавшегося в камине. Впрочем, борода, гущиной своей скорее напоминавшая звериный мех, все равно не давала толком ничего рассмотреть. Разве только длинный крючковатый нос, нависавший над бородой, да пару красноватых глаз, что следили, не мигая, за двоими постояльцами.
— Сам ты кто таков? — вдруг спросил его младший из двоих.
— Хозяин таверны «У Расколотого Черепа», — прозвучало в ответ. Тон, которым это было сказано, у человека более робкого враз отбил бы всю охоту к дальнейшйм расспросам. Л’Армон, однако, ничуть не смутился:
— И много ли народу у тебя останавливается?
— Немногие появляются во второй раз, — проворчал хозяин.
Кейн вздрогнул и прямо посмотрел в маленькие красные
