– Мы проиграли, – повторил тот с напором.
– Я слышу.
Нет страшнее хищника, чем загнанный в угол. Володимиру стало тоскливо.
– Но и Эдвин не победит.
Руки никак не согревались. Что это – признак старости? Дин зябко потер ладони.
– Мы пойдем в Миллред.
– Дарий, ты сошел с ума! – Князь Дин вскочил, чуть не опрокинув жаровню.
– Может быть. Но Иллар таким не останется. Пусть не я, так роддарцы это сделают.
– Иллара тогда уже не будет.
– Значит, не будет.
Силы, так неожиданно пришедшие, оставили князя. Володимир тяжело опустился в кресло. Что же, то, чего он боялся, все-таки произошло.
– Мой сын…
– Его нужно было казнить за измену еще полтора года назад.
Князь Дин сгорбился, снова протянул руки к жаровне. Ровное тепло обволокло ладони.
– Вот, смотри. – Крох зашуршал картой. – С пушками Козьим перевалом пройти, конечно, сложно.
Жар накалил руки, они стали гибкими и уверенными, как змеи, живущие в теплых краях.
– Но если обогнуть ущелье с запада… Получится! А потом я устрою такую резню, что Эдвин не посмеет не прийти. Война – будет. – Дарий улыбнулся. – Заодно и рыжих шлюх проредим.
Нож – родовой нож Динов – впаялся в ладонь. Прыжок – жало метнулось к шее Кроха.
Боль! Володимир налетел на выставленный локоть, согнулся – удар сверху вбил в столешницу. Громкий голос Кроха, чьи-то руки на плечах. Князя Дина толкнули обратно в кресло. Меж плывущими перед глазами черными пятнами Володимир увидел вооруженных офицеров и Дария. Крох смотрел с высокомерным сочувствием, так жалеют соратника, ставшего беспомощным калекой.
– Жаль. Я надеялся, видит Росс. Ты ведь был отличным солдатом, Володимир. И тонким политиком. Помнишь ту миллредскую деревушку? Ну, где вы прирезали первую рыжую тварь.
– Валтахар, – прокашлял Дин, сглатывая кровь.
– Может быть. Тогда я подумал: ты – моя правая рука, ты – мой тыл. Мой союзник. Показалось, есть в тебе что-то, кроме ненависти к Эдвину. А то слишком уж повод нелепый, – князь ухмыльнулся. – Думал, я не знаю? Трудно не заметить, как княгиня Дин облизывается на короля. Точно последняя нищая шлюха.
Навалились двое на плечи, посадили обратно.
– Не надо, Володимир. Вот уж семейка неугомонная: то сыночек пытался меня угробить, правда, чужими руками. То папаша с ножом бросается. Глупо, Дин. Ну что ты так взбесился? Не знал, что ли, про жену? Знал. За наследника беспокоишься? Боишься, что владетель ему шею свернет? Так хочу тебе напомнить: этот сопляк предал тебя первым.
Больнее, чем от ударов.
– Если бы, – прошептал Володимир.
Дарий вопросительно поднял брови, но князь Дин замолчал. Странное равнодушие охватило: расстреляет ли его Крох как изменника или тихо прирежет тут же, в палатке, – по большому счету, это уже ничего не изменит. Но не было удивления, даже когда Володимир услышал:
– Отпустите его.
Хватка, удерживающая Дина в кресле, исчезла. Но князь не пошевелился.
– Я не собираюсь убивать тебя, Володимир. Ты все равно не сможешь мне помешать. Ты мне даже поможешь. Да, и не смотри так на меня. У тебя останется достаточно солдат, чтобы вы сидели, как кость в горле у короля. И ты не сдашься, – понимающая улыбка приподняла усы, – нет, только не Эдвину.
Володимиру осталось лишь наблюдать за сборами. Да, после того как король отнял жену, сына, родовые земли и честь рода, сдаться ему князь Дин не мог. Будь проклят Дарий, так точно все рассчитавший!
***
Городская тюрьма содержалась в отменном порядке. Все просто и надежно: лежак, застеленный грубым, но теплым одеялом; стол, на нем таз для воды и кувшин. Не очень светло, но достаточно, чтобы охранник мог рассмотреть узника. Решетка вместо двери. Из отличного железа решетка. За ней узкий проход, освещенный лампами. Напротив еще одна решетка, там камера Мартина Селла. После того как князь прикрикнул на желчного старика Дробека, Мартин еще не произнес ни слова. Иногда посматривает на Митьку. Боится, наверное, что мальчишка опозорит Иллар истерикой. Не бойтесь, князь. Митька помнит, как выходил на казнь невиновный Марк. Он тоже сможет.
Сможет. Непременно. Правда, очень страшно. Митька и не думал, что будет так страшно. До тошноты, до озноба, от которого не спасает одеяло. Даже руки дрожат, и княжич прячет их в карманы. В левом натыкается на гладкое, шелковистое, и прядка обвивает палец. Митьке она кажется теплой, но, скорее всего, он просто помнит яркую рыжину. Прикосновение успокаивает, и уже не так трясутся руки.
Да, страшно. А еще очень горько. Не вышло ничего у Митьки. Когда-то отец преподал урок, как можно жертвовать честью. Сын ответил ему предательством. Стоит ли теперь удивляться? Но горько, впору завыть раненым зверьком.
Даже помолиться некому. Не услышит умирающий Орел.
Загремели замки, послышались голоса. Потянуло запахом горячей каши с мясом. Поваренок останавливался у каждой камеры, наполнял чашки и протягивал через решетку. Князь Селл принял ужин, поблагодарил кивком. Мальчишка повернулся к княжичу Дину, просунул аккуратно чашку. Митька не встал, мотнул отрицательно головой. Он хотел есть, даже сосало под ложечкой. Но так тошнило от страха, что княжич опасался блевануть после первого же глотка.
– Ну? Хорошая каша, – огорчился поваренок. – С мясом.
Митька отвернулся к стене.
– Эмитрий Дин! – повелительно сказал Мартин. – Извольте поесть.
– А может, он голодовку объявил? – с издевкой крикнул из соседней камеры Юдвин. Митька слышал, как опасно тонок голос молодого князя, того и гляди, сорвется в истерику.
Встал, принял у поваренка чашку. Мальчишка смотрел на него с любопытством.
Спасибо, не пожалели масла для заключенных. Комки каши легко скользили через сведенное судорогой горло. Сначала Митька давился ароматным, вкусным варевом, потом пошло легче.
Пустую чашку, как велено, поставил на пол, вплотную к решетке. Хоть было в камере зябко, но Митька все же снял камзол, сложил аккуратно. Забрался под одеяло и закрыл глаза. Уснуть бы. Но как забыть, что уже завтра владетель решит судьбу илларских заложников?
Колокол молчал. Его время – утром и вечером, сейчас был полдень, и бронзовый бок тускло отсвечивал под солнцем. Крупные хлопья снега ложились на кованые завитки, оттеняя рисунок: звери и птицы. Колокол отрезан от Митьки строем солдат. Вся площадь поделена солдатами: оттеснена молчаливая толпа, поставлены в центр заложники, окружен колокол, там, на помосте, стоит роддарская знать, среди них княжич увидел крега Тольского. И оставлено пустое место у стены. Кажется, владетель решил их судьбу. Но что-то не торопился появиться и огласить приговор.
