За питьем для деда ходил долго: пока нашел ведерко, пока бегал к колодцу… Пока Анну встретил, поцеловал…
Эх, надо было старика-то на воздух вытащить, а то, как бы он там не задохся. Вот ведь, Сварти, ну когда ж ты повзрослеешь — клял я себя — Вечно у тебя ноги вперед головы думают!
Подбегаю к сараю и вижу интересную картину: дед на воздух выбрался самостоятельно, и теперь со страшным рыком машет моим черпаком. Вверх-вниз, вверх-вниз, вправо-влево. И ловко как у него получается — аж воздух гудит, разрезаемый могучими взмахами. Я даже залюбовался лихой дедовой сноровкой: словно ярый духом берсерк в гуще врагов сокрушает неприятеля. Вот ведь, седина в бороду, а воинских упражнений ни на минуту не оставляет, лишь выдалось свободное мгновенье — он и тренируется!
Уважаю. Позор младым, кто ленится, почет и слава таким вот старикам…
Или… А может это ритуал такой? И поражает дед невидимых бесов священным ясенем? Надо бы понаблюдать, запомнить. Глядишь, полезно окажется, в иной раз.
Понаблюдать за собой дед не дал: лишь узрев меня, старательно повторяющего за ним движения, в попытке понять их скрытый смысл, он взревел медведем, и бросился ко мне, вздымая над головой грозный свой черпак.
Все-таки надышался, подумал я, и окатил его из ведра.
Нехорошо получилось, неловко.
Дед-то черпак бросить пытался, что к ладоням его приклеился, и думал, что я его передразниваю — а оно вона как! Обиделся теперь, но моя-то в чем вина?
Это мне все Анна рассказала, когда вечером на сеновале меня навестила. И тоже, с претензиями.
— Ну что, Сварти, — говорит мне медовым своим голосом — Так и будешь лежать?
— Ага! — отвечаю ей — Мне дед, если тебя трону, руки оторвать обещал, так что, сама раздевайся.
… - А расскажи немного о себе? Вот почему ты, к примеру, из дому ушел?
— Долгая история… Не останавливайся…
— Нууу! — улыбается она — Мы ведь не торопимся? Дед успокоительное принял, и спит, давай, рассказывай… Ох, аккуратнее…
— Уговорила. Если вкратце — встретились однажды парень-не-промах, и девочка-хоть-куда…
— Странные у вас на севере имена. Хоть-куда? Ах… Аааа…
— Хоть-когда. И хоть-кому. И так случилось, что поймал нас за разговором о цветах и пчелках и о женской красоте ее отец…
Какая любопытная, однако, дева оказалась. Хотя, чего уж греха таить, не дева, и не я стал тому причиной (до меня кто-то постарался). Я уж подумал, что история повторяется, но, по здравому размышлению, решил — не бывать тому. В Лаксдальборге я был на виду у семьи и соседей — это одно дело, а в чужой деревне — совсем другое. Да и мудрости житейской у меня ныне прибыло — хоть и на грош, зато вся моя, не попадусь больше в подобный силок!
Угомонилась девушка уже глубоко за полночь, изрядно удивив меня пылом, темпераментом и неуемным своим любопытством, и покинула, оставшись довольной. Я же, почесывая искусанные плечи и поеживаясь исцарапанной спиной, никак не мог уснуть, и не усталость от утех любовных была тому причиной.
Совесть проснулась, что со мной бывает не так уж и часто.
Обычно-то она в глубокой спячке, но вот отмякла, проклятая. Угрызать пытается, но за неимением зубов лишь неприятно посасывает.
С дедом-то я нехорошо обошелся, некрасиво. Злом отплатил за предобрейшее, как сказал бы какой-нибудь велеречивый скальд. Чуть до падучей старика не довел, обиду нанес, а он ведь ко мне с добром: кормит, поит, крышу над головой предоставил, девку под бок…
Хотя нет, вот это я уже сам, что, впрочем, остального не отменяет.
Мириться надо идти, короче, прощения просить, о вире сговариваться. Я ведь не со зла, видать Рыжий Хитрец обратил взгляд свой на нас, что так коряво все вышло.
Так и поступил.
Едва принялись горланить первые петухи, как я постучался в двери дома старого Тома: сквозь затянутое бычьим пузырем окошко виднелся огонек лучины, так что, деда я не разбудил.
— Кого там… пф… бесы принесли… пф…? — глухо вопросил старик. Он уже проснулся, а может, не ложился, и в настроении пребывал преотвратном, что вполне объяснимо.
— Я это, открывай Том.
Доброго утра дед мне желать не стал, как спалось, не спрашивал, и зачем я к нему приперся в такую рань интересоваться не торопился. Сидя на лавке, набычившись, он смотрел на меня как-то недовольно, свирепо и в то же время грустно и с недоумением. Пучок пакли, тот самый, самоотверженно добытый дедом и подклеенный мной, загнулся вверх, и волосы лезли старику в рот и в нос, а тот периодически их сдувал, что помогало, впрочем, не слишком. А убрать не мог: дедовы кулачищи крепко сжимали стебель черпака. Само черпало он уже обкорнал, и теперь крепко держался за рукоять — занозистый штырь дюймов десяти длиной, стискиваемый дедовыми дланями, выглядел грозно и сулил насмешнику недоброе.
Мне стало совестно.
— Том, ты, это… — промямлил я — Не держи зла, не хотел я, чтобы так оно получилось…
Старик молчал, насупившись. Но одно то, что он, вроде как, успокоился, и не пытается тыкать мне в организм этой штукой, уже внушает оптимизм.
— Том, прости дурака, вышло так случайно. Чтоб меня Фреки и Гери разорвали на десять тысяч кусков, если злоумышлял я против тебя! Клянусь золотыми зубами Хеймдалля! Ну, дед…
Тот отвернулся, сплюнул на пол.
— Что ты за нечисть-то за такая… пф…, Свартхевди, скажи мне? — выцветшие дедовы глаза смотрели с на меня с укоризной — Лет, почитай, с десятка три… пф… мне такого урона не наносили. Не иначе, проклял меня… пф… кто-то, что я с тобой повстречался! — пробубнил Том, в рот ему попали волосы, немного пожевав, он с остервенением их выплюнул.
— Ну что ты, Том…
— Сам век помнить буду… пф…, и внукам заповедую: если встретил в лесу… пф… нордмана с луком и дубиной в руках, в одежке с чужого плеча… пф… который помощь предлагает — в телегу его не сажай, и гостить не зови! А лучше, плюй на него, да мимо… пф… проезжай — бес это мерзейший, что человеком прикинулся, гнать его надо поганым веником… пф… а не привечать!
Крепко, однако, задело старого.
Эх, ладно.
Что там предки советовали в таком разе делать?
Оружье друзьям
и одежду дари —
то тешит их взоры;
друзей одаряя,
ты дружбу крепишь,
коль судьба благосклонна.*
Нет у меня оружия лишнего, да и одежды у деда своей хватает, но, тем не менее, есть у меня, что в дар принести можно. Порывшись в кошеле, я выудил оттуда крупный перстень, тот, что снял с хитрого драугра в топях. Жалко, конечно, но я молодой, и добуду себе еще, а дед хоть обиду лелеять перестанет.
