— А это что такое?
— Эту травку, дед, используют, когда змий твой ленив стал без меры, и работать не хочет. Пожуй на ночь — и как жеребец молодой станешь, любую бабу заездить сможешь. А если на кипятке настоять правильно, то просто бодрить сильно станет. А если…
— Хватит, хватит. Вижу, знаешь. Кто учил?
— Бабка одна. Как знала — пригодится.
Эх, Хильда, Хильда… Скучаешь, небось, старая, по мне?
— Так ты за лекаря в отряде был? Ладно, ладно, — он ухмыльнулся в бороду — Не буду больше. Вот что, Свартхевди, есть у меня большой заказ, на зелья, да еще кое на что — часть налога Прилучина им в баронскую казну заплатит. Помощник не помешает, подмогнешь? А пока поживешь на всем готовом, язык наш разуметь начнешь? А как закончим, так я тебе подорожную у старосты выправлю.
— Ты о чем, дед?
Тот усмехнулся.
— Нездешний ты — оно и видно. Барон власть крепко держит, бродяг и разбойников не терпит, и во всем королевстве такие порядки. Тебя без подорожной любой патруль из стражи схватит, да в холодную утащит. А там сознаешься, и в бродяжничестве, и в воровстве каком, и в том, что в Топи ползал. В каменоломнях народу-то не хватает — вот тобой местное товарищество и пополнится. А будешь одет, обут как вольный человек — так и цепляться никто не станет, но подорожная, все одно, не помешает.
— Как это так, старый! — возмутился я — Свободного карла за ни за что хватать, и куда-то тащить?
— А по тебе и так видно, кто ты есть таков — голодранец и бродяга. И языка не знаешь, и законов тоже, а значит, что? Значит, самое тебе место в каменоломне, или на руднике серебряном, или медном. Смекаешь?
— Дурацкие законы у вас, и страна дурацкая — пробормотал я — Хотя девушки красивые…
Девица мне улыбнулась, словно поняв, что речь идет о ней. Хех, не растерял навыков, однако, действует уже!
— Но-но, Анну не трожь — дед показал мне кулак, размером мало не с мою голову — Смотри у меня…
Прилучина оказалась немалым селением, защитой которому служили довольно высокие стены — повыше, да и поосновательнее, чем у нас в борге, я хорошо их рассмотрел: ворот со стороны леса не было, и дорога делала приличный крюк, огибая деревню. Вдоль дороги располагались несколько хозяйств: видать, расширялась деревня, тесно за стенами становилось. Возле обитых железом ворот, распахнутых настежь, стражи не наблюдалось, но со стены деда окликнули, спросили что-то — Том ответил, но останавливаться не стал.
— Куда мы? — спросил я Тома — К тебе? А то жрать охота уже.
— Потерпишь, — отозвался старик — Сначала к Хэму, старосте нашему, — он кивнул на наш груз — Этих сдать. В порубе или сарае посидят, а вечером как Хэм соберет уважаемых людей, меня позовет, и решим, что делать с ними, повесить, сдать страже, или виру содрать.
Пока добирались до усадьбы старосты, успели собрать небольшую толпу любопытных, галдевшую, топавшую за телегой и увлеченно разглядывающую ее груз. И меня тоже. Неуютно как-то, не привык к такому вниманию. Но это понятно — чужаки всегда подозрительны.
Староста, оказавшийся квадратным дядькой, с изрядным пузом, Тома выслушал, переговорил с пленными, вытащить которых нашлось немало помощников, и приказал вести их в бревенчатый сарай, что возле его дома. Парень, с разбитым плечом сам идти не мог — его отнесли, а остальные трое уже оклемались, и испугано озирались по сторонам, предвкушая справедливое над собой возмездие.
— Поехали, пообедаем, — Том взгромоздился на телегу — Все, сдал ублюдков, теперь пусть Хэм о них заботится.
— Ты знаешь их?
— Еще бы, вся компашка — с Дубков, а приходили за Анной. Вильям, это которому ты ногу прострелил — заводила у них, все покоя ей не давал, замуж звал. Сам голодранец, только кулаками махать и умеет, в амбаре мышь повесилась, дом кривой, руки из жопы растут… Ну как племяшку за такого отдавать? Эх, жалко, не воюем ни с кем, а так бы забрали этого лба люди барона, пику в руки — и в ополчение.
Пхэ… Рассказывали мне старшие, про «воинство» такое. Народу много нагонят, а под ударом хирда рассыпается оно, как горшок из глины, если по нему кузнечным молотом попасть. В хирде, может быть всего сотни две-три карлов, или даже меньше, а разгоняли такие армии числом в несколько раз превосходящие. Не числом войско сильно, а умением хирдманов, удачей и хитростью ярла, и помощью Асов, что не оставят детей славного Севера.
Столоваться дед определил меня в доме, а жить на сеновале: на дворе лето, ночи теплые, крыша не течет, и вообще, так ему, старому Тому, спокойнее, а то, мало ли, ошибусь ночью комнатой, Анну напугаю…
Так что, жизнь наладилась.
В первый же день продал Тому одну из безделушек, найденных в болотном поселении. Тот повертел ее в пальцах, надкусил, взвесил, хитро усмехнулся, но монет мне отсыпал, серебра и меди, сказал честно, что берет по весу, а если хочу продавать, как украшение, то надо в город везти, там дадут больше, он, дескать, знает скупщика.
Намекает, старый, чтоб я остальное явил? Погодим пока.
Деньги мне нужны на визит к кузнецу, а то, что за карл без оружия? И приодеться бы надо, а то выгляжу и, правда, как бродяга. Ну и в харчевню заглянуть, а то по пиву тоскую, да с народом познакомлюсь, в общении поупражняюсь.
И к жрецу еще надо — пожертвовать за душу того славного карла, что снабдил меня амулетом, спасшим мне жизнь в болотах. Долги надо отдавать, а я ему задолжал.
Тем и занялся.
Жреца, косматого мужика с плечами пугающей ширины, посетил, купил поминовение для усопшего.
Харчевню навестил, пива выпил, с народом познакомился. С молодежью подрался, причем раздал много больше, чем получил (ловкость и выучка воинская при мне!), чем заслужил уважение, потом помирились, выпили и за это (дрались честно, я тут как бы не чужак, а гость Тома, которого в Прилучине уважали). Играл с местными в кости: как оказалось, жульничать здесь почти не умеют, и прием, когда верхней костью в кулаке прижимают нижнюю тут неизвестен (а у нас за подобное бьют рожу) — выиграл много, но специально все проиграл обратно, оставив лишь немного себе на пиво, ибо не надо мне тут врагов.
Кузнец, оказавшийся вечно мрачным детиной со склочным характером, выковал мне железко для секиры. Заплатил я ему немало, даже учитывая, что Том был со мной. Если бы не это, то цена могла бы и удвоиться: чужакам обычно одна цена, своим — другая. Да и работа не самая простая: мне ведь не колун для дров нужен, и бородатую секиру с вытянутым жалом, да из лучшего железа, что у него было, мужик мне сковал. С топорищем тоже немало пришлось помаяться: бывшая ветвь чудесного дерева оказалась весьма твердой, и резалась с великим трудом, что, впрочем, для топорища и к лучшему. Древесиной же напоминала дуб, хотя и с отличиями, и каких-либо волшебных качеств я в ней почуять не мог — дерево и есть дерево, правда, на диво твердое.
