— Поднимись, ангел, — слышится властный голос.
Прижимаясь к земле, я поднимаю голову, задумчиво лицезрю архангела Варахиила, удобно расположившегося на троне. Вставая, я не делаю ни намека на поклон, стою прямо, будто кол проглотила, будто и не ноет спина от болезненных тычков со стороны стражей.
— Признаешь ли ты, что убила человека, нарушив заповеди Небес?
Быстрым взглядом окидываю собравшихся на суде ангелов — знакомые и незнакомые лица, а в глазах одно осуждение. Они истово верят, что это я такая плохая, не думая, почему. Не останавливаюсь на них, ищу ту единственную пару глаз, в которых всегда теплится вера в меня и мягкая нежность. Она обязательно поможет, даст сил, и я смогу оправдаться.
Нираэль стоит у стены, глядя точно на меня.
Глаза все те же — синие. Только пустые совсем.
— Признаю, — шепчу я. В моих небесах ни тени участия. — Это я, я сделала, слышишь?!
Я срываюсь на визгливый безумный хохот, хватаясь за голову. И — улыбаюсь. Нет, не улыбаюсь уже, скалюсь диким зверем на белокрылых ангелов.
— Признание подтверждено, — выносит вердикт Варахиил. — Увести Падшую! — И уже тише он добавляет: — Нираэль, благодарю за содействие.
Хохот резко обрывается, я застываю на месте. Она донесла на меня? Я бы успела замести следы и отмыть руки от крови, если бы не…
— Я же люблю тебя, — жалко шепчу я.
Варахиил, да и все остальные, обращаются к Нираэль. Она стоит, не меняя позы, не смущаясь подобного внимания.
— Это правда? — спрашивает архангел.
Она молчит долю секунды, делая выбор между мной и своим миром и карьерой. Выбор слишком быстрый, поэтому я заранее предвижу его, закрываю глаза, лишь бы не видеть лица Нираэль в этот момент.
— Нет, — твердо говорит ангел. — Я не знаю имени этой… предательницы.
— Меня зовут Кариэль… — потерянно замечаю я. — Как ты могла меня предать?
— Уже нет, — безучастно замечает Варахиил. — Ты недостойна имени Кариэль. Увести!
Нираэль верят — она не связана с убийством, она не спала с Падшей, она ведь идеальный солдат, идеальный воин. А я — что я? Я лишь странный ангел, не водящийся ни с кем, выполняющий самые сложные задачи из скуки и водящий беседы с демонами. Разумеется, я виновна. Кто же еще?
Ноги словно ватные, поэтому меня, потрясенную, буквально выволакивают из зала. Я поднимаю голову, в последний раз глядя в синие глаза.
— Будь ты проклята…
Я могу клясться на крови, она это слышит.
Хлесткий удар, пощечина, от которой я не успеваю закрыться. В глазах Нираэль пылает зловещее торжество, и она вовсе не похожа на милосердного ангела сейчас, разъяренной фурией налетая на меня. От ударов золоченых перьев я с трудом уклоняюсь, перекатываюсь. С облегчением замечаю, что Ройса не видно.
— Я знала, что придешь! — торжествует Нираэль.
— Соскучилась? — несмотря на боль, я ухмыляюсь. — Могла бы место получше выбрать.
За наглость я получаю удар под ребра, выдох кажется сломанным каким-то. Я, будто лишь сейчас вспомнив о крыльях, отлетаю назад, угадывая тактику противника. Нираэль просто бьет чистой силой, ненавидя меня всей душой, желая убить меня не меньше, чем я хочу вырезать весь ангельский род.
Мы бросаемся друг другу наперерез, но я чудом оказываюсь быстрее, и Нираэль отлетает к стене, кричит, ударяясь спиной о холодный камень. Раздумывать некогда, я просто подхватываю ее за ворот куртки и тащу вверх, надеясь выломать крылья о стену, прикладываю всю силу. Нираэль пытается вырваться.
— Ты недостойна жизни! — хрипит она. — Ты опозорила меня! Как…
— Как я могла? — язвительно щурюсь.
Потом вдруг падаю вниз, обрушиваюсь на Нираэль сверху, припечатывая ее к полу с таким хрустом, с каким, я знаю, ломаются кости. За спиной у меня крылья, с которых медленно сползает белизна. Нираэль пытается казаться бесстрашной, но она боится — боится звериного оскала, черных полностью глаз и оскаленных клыков.
Не-на-ви-жу. Ненавижу ее, ненавижу Свет, ослепительно заливающий глаза, трепетно шепчущий свою правду, убеждающий, что вся кровь, тобой пролитая, что вся причиненная боль — во благо, во имя высшей цели. Свет меня душит. Ад честнее и искреннее, он без прикрас, без показной безгрешности.
Смотри, смотри, не отводи взгляд. На дикую, неприрученную тьму, на звериный оскал. Ломит кость, ноют лопатки, крылья дрожат с шорохом. В глазах черно — в глазах черное нутро бездны. Острые рога тяжелят голову, клыки разгрызают искривленные губы. Я, распятая и казненная, я, сжившаяся со своим терном и позволившая ему прорасти и уничтожить маленького ангелочка Кариэль. Демон, бес, адская гончая — как ни назови…
Нираэль отворачивается. Не-ет! Смотреть! Смотреть на отвратительную демонскую рожу, на искаженные, отравленные черты, на кровавую пасть!
— Смотри, Нираэль! — пьяно кричу, напарываясь на острые клыки, прихватывая ее за волосы — бьется, скулит, визжит — и дергая вверх. Над собой. Смотри — как ты любишь, свысока. — Мы обе знаем, — вкрадчиво шепчу я. — Я не ангел.
Сухие губы трогает легкая улыбка: усмехаюсь, наблюдая за попытками вырваться. Оставь, успокойся, взгляни на ту, кто раздерет тебе глотку.
— Я ведь демон, да, Нира?
Она выдает испепеляющий и ненавидящий взгляд.
— Самый худший.
Смех наполняет зал, я обвожу взглядом беспомощную Нираэль, распростершуюся подо мной. Такая беспомощная, раненая, и в кои-то веки она кажется живой. Я могу убить ее запросто. Но вот…
— Вон отсюда. — Я резко встаю.
— Что? — она хмурится.
— Катись к черту, Нираэль. Тебя все равно в конце ждет участь пострашнее смерти.
Не верит. Ладно, пусть так.
Я разворачиваюсь и просто ухожу из зала, оставив раненую. Там меня уже ждет Ройс с бесчувственной Ишим на руках. Он тоже не верит, что я оставила в живых давнюю противницу, но молчит, не встревая, пока я своей кровью вычерчиваю руны перехода на полу и активирую амулет.
Мы переступаем порог этого мира, но я все же слышу дикий вой из зала, жалкий такой, захлебывающийся.
Нираэль никогда не умела плакать.
Я чувствую ее взгляд между лопаток, но совсем не ощущаю крыльев, постоянно, живым надежным щитом, прикрывавших меня всю жизнь. Стою на краю, встрепанная и злая, отчаянно желающая шагнуть вниз — или вверх, там уж как повезет. Ветер бьет в спину, словно вонзает ножи, и я уже вся ими истыкана, между ребрами — сотни ледяных прозрачных клинков, мешающих дышать.
Лед растекается между костей и в костях, заполняет их полностью, превращает в хрустально-ломкий фарфор, я как драгоценная кукла, застывшая на краю, знающая, что меня могут разбить одним неосторожным движением. Хочется уже сигануть вниз и не продолжать эту заранее тотально проебанную пьесу в погорелом театре.
Меня уже разбивали. Раз за разом выдирая перья из трепещущих крыльев, меня уничтожали и втаптывали в светлый каррарский мрамор. А Нираэль стояла, смотрела тихо и безмолвно, она глядела на мое перекошенное от боли лицо, в дикие яростные глаза с невыразимым спокойствием, с безучастностью. С ангельским, блядь, всепрощением.
Она стоит напротив — все еще свет, играющий на платине волос, все еще легкая, неземная, выточенная из этого самого мрамора, который я захаркивала тогда золотой кровью. Нираэль снова смотрит и ничего не говорит, она вообще — непонятно зачем пришла. Я гляжу на нее и внезапно понимаю, горячо стучащее сердце сбивается, пропускает такт. От переполняющей, хлещущей через край злобы.
Хорошая девочка Нираэль пришла посмотреть на дела рук своих. Пожалеть убогую, бескрылую, жалкую… Я кривлюсь в злой усмешке, я чувствую клокочущий в горле звериный рык, и мне неожиданно легко и просто — я могу делать что угодно.
— Зачем ты обрезала волосы? — только и спрашивает Нираэль с легкой, снисходительной, насквозь промерзшей улыбкой. — У тебя была красивая коса.
Она не называет меня по имени, старается не смотреть в полностью черные от глухой ярости глаза, вежливо отворачивается, будто видит перед собой нечто неприятное. Дикую адскую гончую, щерящую в улыбке слюнявую пасть, полную острых белых клыков. Склизкую змею, выползшую из глубин Преисподней и пробующую воздух трепещущим раздвоенным язычком.
