class="p1">– Понятия не имею, о чем ты толкуешь, – откликнулся Нельсон. – Я вообще ничего не задумывал.
Но ему не поверил даже Уоллес. Он не желал знать, что происходит у Нельсона в голове и почему у него такое плутовское выражение лица.
Мэй подняла стул. Ножка отвалилась и упала на пол.
– Хьюго, похоже, он кое до чего докумекал. Ты видел когда-нибудь, чтобы кто-то оказался способен на такое всего через несколько дней?
Хьюго отрицательно покачал головой, по-прежнему глядя на Уоллеса.
– Нет. Не думаю. Любопытно, не правда ли? А потом: – Как вы это сделали?
– Я… вспомнил кое о чем. Из своей молодости. Это было воспоминание.
Он ждал, что Хьюго спросит, что это было за воспоминание, но тот лишь поинтересовался:
– Приятное?
Да. Оно было приятным. Несмотря на все, что было потом, на все ошибки, которые он совершил, он все-таки вспомнил по прошествии многих лет, как выдвигал для Наоми стул.
– Думаю, да.
Хьюго улыбнулся:
– Постарайтесь, чтобы мои стулья остались целыми, если это возможно.
– Ничего не можем обещать, – встрял Нельсон. – Мне не терпится увидеть, на что еще он способен. И если придется пожертвовать ради этого несколькими стульями, то так тому и быть. И думать не смей о том, чтобы остановить нас, Хьюго. Я этого не потерплю.
Хьюго вздохнул:
– Ну конечно.
* * *
Все они придерживались определенного распорядка дня. И Уоллесу пришлось влиться в него. Мэй и Хьюго вставали до зари и сонно моргали и зевали, спускаясь по лестнице, готовые начать новый день в «Переправе Харона. Чай и выпечка». Поначалу Уоллес не понимал, как они справляются – ведь чайная лавка была открыта во все дни недели, даже по субботам и воскресеньям, а других работников здесь не было. Мэй и Хьюго заправляли абсолютно всем: Мэй большей частью отвечала за то, что делалось на кухне, а Хьюго стоял за кассой, а также заваривал чай. Они были единой командой и двигались синхронно, словно танцевали. Уоллес, глядя на них, чувствовал, что крюк в его груди тихо потягивает.
В первые дни Уоллес все время был на кухне: слушал ужасную музыку, обожаемую Мэй, и наблюдал за Хьюго через узкие окошки. Хьюго почти ко всем посетителям обращался по именам и справлялся о их друзьях, и семьях, и работах, нажимая на кнопки древнего кассового аппарата. Он смеялся с ними и приветливо кивал даже самым занудливым клиентам. При этом он то и дело оглядывался на дверь в кухню, на стоящего в ней Уоллеса. И коротко улыбнувшись ему, здоровался со следующим в очереди посетителем.
На восьмой день своего пребывания в чайной лавке Уоллес решился. Добрую часть утра он собирался с духом, не понимая, почему у него уходит на это столько сил и времени. Посетители лавки не смогут его увидеть. Они никогда не узнают, что он был там.
Мэй рассказывала ему, как она пыталась приготовить чай, но дело кончилось тем, что кухня чуть было не сгорела, и с тех пор ей не разрешалось прикасаться даже к самому крошечному чайному листику.
– Хьюго был в ужасе, – сказала она, наклоняясь, чтобы взглянуть на печенье в духовке. – Можно подумать, я всадила ему в спину кинжал. Кажется, вот эти подгорели. А может, они и должны быть такими.
– О-хо-хо, – произнес сбитый с толку Уоллес. – Пожалуй, пойду отсюда.
– Да? Но все не так уж и плохо. Просто дым на них так подействовал. Но… подожди. Что ты сказал?
– Я пойду, – повторил он. А потом, не дожидаясь ответа, вышел из кухни в помещение, где подавали чай.
Часть его считала, что все замрут на полуслове и медленно обратят на него свои взгляды. Хотя он научился теперь передвигать стулья (сломав всего-навсего еще два, при этом один из них оставил на потолке вмятины, когда Уоллес случайно швырнул его что было сил), но все еще не умел переодеваться. Его шлепанцы хлопали по полу, и в старой майке и спортивном костюме он чувствовал себя очень уязвимым.
Но никто не обратил на него никакого внимания.
Он не понимал, что чувствует – облегчение или разочарование.
Не успев прийти к какому-либо выводу, он ощутил на себе чей-то взгляд и посмотрел в сторону стойки. Миниатюрная пожилая женщина, щебеча, настаивала на том, что в ее маффине не должно быть орехов, даже следа их, иначе у нее случится спазм в горле и она умрет ужасной смертью, Хьюго, знаю, я уже говорила вам об этом, но это так серьезно.
– Я понимаю, – сказал Хьюго, не глядя на нее.
Он смотрел на Уоллеса, и на его губах играла спокойная улыбка.
– Не придавайте этому большого значения, – пробормотал Уоллес.
– Я и не придаю.
– Спасибо, – верещала старушка. – Язык у меня распухает, лицо раздувается, и я становлюсь страшилищем. Никаких орехов, Хьюго! Никаких орехов.
Уоллес стал проводить бо`льшую часть времени в чайной лавке, вне кухни.
Нельсон был в восторге.
– Ты услышишь столько интересного, – сказал он Уоллесу, когда они шли между столиками. – Люди выбалтывают свои секреты даже при всем честном народе. Но это не будет означать, что ты подслушиваешь, вовсе нет.
– Да, ничуть.
Нельсон пожал плечами:
– Надо же как-то развлекаться. Пока мы ни во что не вмешиваемся, Хьюго не возражает против этого.
– Очень даже возражаю, – буркнул Хьюго, проходя мимо них с подносом и направляясь к парочке, сидящей у окна.
– Он говорит так, но он так не думает, – прошептал Нельсон. – О, взгляни. Здесь миссис Бенсон со своими подружками. Они все время трендят о задницах. Пойдем послушаем.
Подруги в самом деле разговаривали о задницах. В том числе и о заднице Хьюго. Они хихикали, глядя на него, и дружно захлопали ресницами, когда он остановился у их столика спросить, не нужно ли им еще чего-нибудь.
– О, чего бы я ему только не позволила, – выдохнула одна из женщин, глядя, как Хьюго пишет на доске над стойкой название блюда дня: лимонно-мятный чай. – У него такие красивые руки.
Другая женщина поддакнула ей:
– Моя мать сказала бы, что у него руки пианиста.
– Я определенно позволила бы ему поиграть на моем пианино, – пробормотала миссис Бенсон, вертя на пальце аляповатое обручальное кольцо. – А под пианино я имею в виду…
– Я тебя умоляю, – вступила в разговор третья женщина. – Да он же гей. Тебе не хватает некоторых важных частей тела, чтобы выяснить, на что способны его пальцы.
– Посмотри, что сейчас будет, – прошептал Нельсон и толкнул Уоллеса локтем в живот. А затем крикнул: – Эй, Хьюго! Хьюго. Они опять неуважительно говорят о твоих пальцах и заставляют Уоллеса краснеть!
Хьюго отпрянул
