— А что это за короки? — поинтересовался Даран, заворожено застыв перед молчаливой фигурой. Стражник не успел ответить, когда фигура зашевелилась, подняла костлявые, покрытые темной кожей руки и капюшон медленно пополз назад, сдвигаемый этими руками. Фигура выпрямила спину, подняла голову, и…
Даран ойкнул, вз глянув в лицо незнакомки — оно все было покрыто причудливыми татуировками, извилистыми, прихотливыми, покрывавшими кожу от корней волос до самой шеи. Стражник тоже оторопел, замолчав на полуслове, и оглянувшись на работорговца, спросил после минутного молчания:
— Это еще что такое? Что у нее на лице?
— Говорят — шаманка была. Ее случайно взяли, когда она спала, напившись каких‑то зелий. Ловцы ребята ушлые, они ей сразу рот завязали, чтобы колдовать не могла, а потом что‑то такое сделали с рисунками — вон там, видите — прервались они? Как срезаны? Так и срезаны. Теперь она просто баба, не колдунья. Колдовать не может. Говорят, если у них прервать рисунок на лице, то они разучаются колдовать. Дикари — одно слово!
— И на кой ее сюда привезли? — пожал плечами стражник — она же дикарка! Что с нее проку? Пугать детей, чтобы слушались? Или водить на цепи, как собаку? Что с ней делать‑то? Я вообще не понимаю, зачем ты ее нам предложил?
— Я и цепь с ней отдам — хмуро сказал работорговец — ты же знаешь, что за действия раба отвечает хозяин! Отпустить ее на волю — жалко денег, я все‑таки за нее заплатил. И за вольную надо платить. Тоже денег жалко. Выгони ее — прибьет кого‑нибудь, потом я буду отвечать за нее! Работать она не желает. Бить ее — уже били, молча терпит, и все. Только ругается по — своему, не понимаю что говорит, только знаю — ругается. Она травы знает — лечила рабов, пока ловцы везли их сюда. А это ведь очень, очень далеко — за семь тысяч ирров отсюда, если не больше. Короко живут в джунглях на юге, и с белыми не общаются. Ребята и пытали ее — думали скажет, где золото. Ничего не сказала. Немного поувечили ее, но так‑то цела — руки, ноги, все на месте. Ходит, работать может. Порвали слегка, но ее разве этим убьешь? Зверина!
— Опять ничего не понимаю! — нахмурился стражник — ты на кой демон нам ее предлагаешь? Ребятам, почитай, нянька нужна а ты им кого суешь? Ты что, совсем спятил? Она небось и по нашему‑то не говорит! Совершенно не понимаю смысла предлагать нам эту падаль!
— Ну… смысл всегда есть… — хмыкнул работорговец — надо же мне куда‑то деть этого идола? Так, похоже, и придется ее прибить. Сколько раз собирался, да рука не подымалась — денег жалко. Профукаешь, пустишь на ветер один золотой, он утащит за собой и другие! Так и не будет денег. Ладно, пошли, посмотрим других. Там есть и куроко, но те совсем другие, их уже обломали. Есть девочки замечательные, но дороже, гораздо дороже! Говорю же — за такие деньги вы ничего дельного не найдете, только больную рабыню, которая сдохнет через неделю. А эта выносливая, твердая, как выдержанное дерево! Ну не надо таращиться на меня — я предложил, вы отказались. Скормим эту тварь зверям в бойцовой яме, им тоже надо что‑то жрать!
— Не люблю я эти забавы — покачал головой стражник — на месте императора я бы запретил такие развлечения!
— Да ладно тебе, нежности какие — хмыкнул работорговец — испокон веков повелось делать ставки на звериных боях. Сам, что ли, не ставил?
— Нет! — отрезал стражник — мне жаль зверей!
— Пойдемте, я покажу вам других рабов. Есть у меня она женщина, но не знаю… не гарантирую, что она будет жить. Приболела немного. Я отдам вам ее за… два золотых. А там уже сами лечите! Может и выживет.
— Ну и существо же ты! Не сумел впарить одну образину, другую навяливаешь? Похоже — придется с тобой как следует поговорить… плохой ты торговец. Я вот что тебе скажу…
Илар больше не слушал перебранку стражника и работорговца. Он подошел к клетке, взялся руками за прутья решетки и посмотрел в лицо женщины. Смуглая кожа, испещренная сине — зелеными полосами, свившимися в прихотливый узор, темные глаза, полуприкрытые воспаленными веками, белые, как снег волосы, стянутые в хвост на затылке. Она смотрела на Илара молча, бесстрастно, вернее, не на него, а сквозь него, будто видела что‑то за его спиной, пронзая наблюдателя взглядом.
Илару стало не по себе — действительно, настоящая колдунья, не то что он. А еще — ему стало жалко женщину, защемило сердце — неужели она вот так и погибнет вдалеке от родины? А может у нее есть семья? Они ищут ее, ждут, а мама, или бабушка — вот тут, в клетке, как зверь… и скоро умрет. Несправедливо. Нельзя так. Все‑таки рабство — это гадко. Если бы в империи было запрещено рабство, не было бы таких трагедий — как у Дарана, как у этой женщины.
Илар отошел от клетки, подошел к работорговцу и стражнику, о чем‑то спорящих и ругающихся, послушал их разговоры и неожиданно вмешался:
— Ее, и ту, больную — четыре золотых.
— Хмм… давай! — оживился торговец — деньги с собой? Пошли к агенту, оформим сделку!
— А посмотреть на больную? — нахмурился стражник — может там вообще не за что платить?
— Да нормально там все, нормально! — она не такая уж больная! — заторопился работорговец — вот тут, глядите!
Работорговец откинул полог на входе в палатку, Илар шагнул за ним внутрь и поморщился — пахло плохо, больным человеком. На подстилке в углу кто‑то пошевелился и со стоном поднялся по команде работорговца.
Женщина, лет тридцати, или старше, изможденная, белая, как мел, худая, как скелет. Она натужно закашляла, и музыкант готов был поклясться, что на ее руке, вытершей рот, остались следы крови.
— Ты что предлагаешь? Да она хорошо, если неделю проживет, скотина ты эдакая! — взревел стражник — Иссар, не бери ее! Это ходячий труп, у нее легочная лихорадка!
— Хозяин, она похожа на мою маму — шепнул Даран, тоже побледневший, как полотно — купи ее, пусть хоть умрет по человечески. Я отработаю, клянусь! Купи! Пусть хоть последние дни… — он закашлялся, и отвернулся в сторону, чтобы никто не видел его слез.
— Я беру ее! — дрогнувшим голосом сказал Илар, прервав грозную речь стражника. Тот замолк, пожал плечами:
— Как знаешь. Тебе решать.
Потом стражник отвел работорговца в сторону, пошептался с ним, и снова подойдя к Илару, сказал:
— Он отдаст еще за шесть золотых нормальную бабу. Здоровую, туповатую правда. Ее родня продала в рабство — денег надо было на новый дом. Молодая, двадцать пять лет. Некрасивая, даже уродка, но работать может. Сильная. Итого — десять золотых, как ты и хотел. Оформление его. Возьмешь?
— Возьму — кивнул Илар — только на больную и на короко пусть оформляет вольную.
