Михаил Бабкин - Бёглер

Барт остановился, не доходя до гостеприимно распахнутых по светлому времени ворот кабака, привычно огляделся - не приволок ли за собой кого чужого? Если сыскной «хвост», то и ладно, не жалко, а если случайный раззява, то зачем брать грех на душу… убьют ведь. Лучше шугануть дурака - дать разок в морду, убежит как миленький. И все дела. И никакой мокрухи.

Окраинная улочка с глинобитными хатками - узкая, извилистая, бедняцкая, единственный городской подход к «Золатарю» - заканчивалась неподалеку от жиденькой рощицы, в которой и обосновалось владение Папаши Во, кабатчика и скупщика краденого. А заодно главы местной воровской гильдии, члена тайного суда "по понятиям" и, если верить слухам, умелого исполнителя смертных приговоров.

Предвечернее небо было синим и безоблачным; солнце зависло над голыми верхушками чахлых деревец, словно опасаясь об них уколоться - верхушки, потеряв от июньской жары листья, торчали в небо наглыми ветвяными «распальцовками». Словно хвастались невесть чем.

Барт вошел во двор - просторный, по-хозяйски чистый, с двумя тяжело груженными подводами возле подсобного сарая; быки, разморенные жарой, мирно дремали, не обращая внимания на надоедливых мух. Возле коновязи с поилкой нервно топтался гнедой жеребец, фыркая и зло дергая головой - дворовой мальчишка с опаской чистил его щеткой на длинной палке. Процедура коню явно не нравилась.

Судя по тому, насколько запылился-загрязнился жеребец, прискакал он издалека и недавно. Видимо, наездник очень торопился по спешному делу, иначе бы не стал гнать своего коня по полуденному зною - а то, что жеребец не казенный, было видно с первого взгляда. Племенной конь, знатной цены…

Барт обошел жеребца стороной: пыль от щетки летела клубами, даже мальчишка расчихался; того гляди сам перепачкаешься не хуже залетного скакуна.

Собственно, кабак с дурацким названием «Золатарь» был постоялым двором - не для всех, но для многих. Для тех, кого Папаша Во знал лично и с кем решал деловые вопросы оптовых поставок всяко-разного в городские торговые лавки. Конечно же, кабатчик зарабатывал на жизнь не одной лишь перепродажей краденого - иначе как бы он отгрохал эдакую корчму из обожженного кирпича, с настоящими стеклами в окнах, черепичной крышей и вертлявым серебряным флюгером в виде богини правосудия с двумя гирьками-кистенями вместо чашек весов?

Поднявшись по высоким ступенькам - эх, сколько ж народу в нетрезвости с них падало, сколько расшибалось едва ли не до смерти! - Барт толкнул тяжелую дверь и вошел в прохладный сумрак кабака.

По ранней поре зал пустовал. За дубовыми столами - изрезанными ножами, с вмятинами от ударов, с черными ожогами по струганному дереву - никто не пил, не сквернословил, не заключал выгодные сделки и не бил друг дружку по головам чем попадя, хоть оловянной кружкой, хоть табуретом. Тихо в зале было, уныло - но ведь еще не вечер! Не наступило время народного отдыха и утехи.

Лишь трое шулеров неподалеку от входа резались в карты: но играли не на деньги, а для разминки и хвастовства своим профессиональным умением - однако ж убрав ножи и кастеты на соседний столик, от греха подальше; лишь несколько запойных пьяниц сидели в дальнем темном углу, мыча хором нечто песенное и непонятное. И, конечно же, безымянный половой за длинным столом-прилавком, сонный от вынужденного безделья, то и дело украдкой зевающий в ладонь.

Ближе к середине зала, у чисто вымытого окна, за щедро накрытым столом восседали двое: Папаша Во - в обязательном парчовом халате, лысый, усатый и толстый, полуприкрытые глазки-щелочки смотрят невесть куда, - а рядом с ним некто в груботканой рясе бродячего монаха, ссутулившийся, с низко надвинутым на лицо капюшоном. Барт мельком глянул на соседа кабатчика - знающему человеку порой достаточного короткого взгляда, чтобы понять, кто перед ним находится - нет-нет, к монашеской братии странный посетитель не имел никакого отношения. Барт не смог бы толком объяснить, отчего и почему он так решил, но ведь решил! Возможно потому, что бродячие монахи не сидят как истуканы за столом с бесплатной едой-выпивкой… Опять же, осанка - да где это видано, чтобы монах, которому по определению принадлежит вся обитель человеческая, выглядел столь понуро: нет, эти ребята всегда ходят широко развернув плечи и надменно выпятив голый подбородок. Бродячий монах - прости, Господи! - даже когда оправляется в общественном сортире, выглядит бравым и занимающимся весьма богоугодным делом. То есть гадит не просто так, а прямо в глубинную преисподнюю на голову извечному врагу рода человеческого.

- Приветствую, уважаемый Папаша Во, - Барт остановился возле стола, почтительно склонил голову, - вызывали? Вестовой-беспризорник велел торопиться… Не случилось ли чего плохого?

- Ага. Барт-Красавчик. Наш лучший вор. Явился. - Папаша Во посмотрел на гостя пустым, ничего не выражающим взглядом - не знай Барт того, что кабатчик уже много лет не пьет ни пива, ни вина, а уж тем более не потребляет выкуренную огонь-воду, решил бы, что напился Папаша Во до непонимания происходящего. До отключения души и светлого разума, когда головой управляет обгаженный монахами сатана, будь он неладен в своей вонючей преисподней.

- Садись, - кабатчик неловко, рывками повел рукой над столом, словно марионетка, управляемая слабоопытным фигляром-кукловодом, - угощайся. Кушай. Трапезничай. - Барт не чинясь тут же пододвинул табурет, сел напротив; пару секунд Папаша Во смотрел в воздух, туда, где только что стоял Барт-Красавчик и лишь после опустил замороженный взгляд ниже. И принялся глядеть сквозь званного гостя, не видя его в упор.

Барт, не выказывая удивления, приступил к еде: коли Папаша Во сказал "кушай!", значит, надо кушать. Крутой нрав кабатчика был известен всем городским уркам еще со времен открытия кабака. С давнишнего случая, когда Папаша Во придумал звучное имя для только что построенного заведения, самолично намалевал вывеску «Золотарь» и повесил ее над входом в едальный дом - тут кто-то из помощников Папаши и просветил его, что на самом деле означает сие словечко. "Вай," - сильно огорчился Папаша Во, - "а ведь какое, понимаешь, красивое название было!" После чего немедля прирезал советчика, чтобы тот больше не умничал и не портил его, Папашины, задумки. Переправил в поганом слове букву «О» на «А» и ровным голосом предупредил всех прочих, мол, если еще хоть одна собака вякнет… Вякать никто не стал - и непонятное «Золатарь» стало официальным названием кабака. Хотя, поговаривают, многие тогда потешались над вывеской, переиначивая ее то в "Зола и тара", а то и вообще невесть в какие "Три олатара". Но со временем потешные придумки забылись, а название осталось.