Дворца я почти не знаю, так, забегала пару раз в кабинет Люцифера, но никогда не пыталась побродить по подобным лабиринту коридорам, не испытывала желания узнать, что еще интересного таится здесь. Авантюристы вроде Ройса отдали бы жизнь второй раз, лишь бы краем глаза заглянуть сюда, но я иду, глядя в спину Самаэлю, а не по сторонам, на фрески и крепленое на стены оружие.
В этом крыле подозрительно тихо, каждый звук громом раздается, дыхание с пронзительным свистом вырывается из груди. Самаэль замедляет шаги, и я догадываюсь, что мы почти пришли. Чтобы увидеть хоть что-то, мне приходится обойти парня. И когда он стал таким высоким, интересно?
И зачем я здесь, когда у Люцифера столько дел? И война, и армия, и заговоры за спиной.
— Что с Вине? — рискую спросить я.
Ответа, как ожидалось, не получаю. Бесстрастный взгляд Антихриста не выражает ничего. Либо всё.
Мы застываем напротив тяжелых железных дверей с дюжиной замков. Я не знаю, что за ними, но инстинкты приказывают держаться как можно дальше. Как кажется, Самаэль тоже медлит. Боится? Эта мысль абсурдна: не может Антихрист бояться кого-нибудь, но заставляет задуматься: а вдруг? Кто же там, раз сын самого Сатаны опасается зайти?
Сглотнув, он протягивает руку к двери, невесомо касается ее кончиками пальцев. Железо отзывается тонким звуком, схожим со звоном хрусталя, и они медленно, без чьей-либо помощи, отворяются. Глубоко вдохнув, Самаэль резко шагает вперед, будто ничего важней в жизни не делал, и мне, немного обескураженной, остается вновь последовать за ним.
Оказавшись по ту сторону дверей, я понимаю, почему он набрал в грудь побольше воздуха. Здесь невыносимо душно, что я ощущаю, как на лбу выступают капельки пота, а в воздухе пахнет чем-то странным, не свойственным Дворцу. Кладбищенской землей, соображаю я.
Посреди широкой комнаты стоит высокая кровать с балдахином, у нее замерли три темные худые фигуры, несущие свою стражу. Несмело, осторожными скользящими шагами, Самаэль подходит к ним, кивает собравшимся, умирающему… Пораженная до глубины души, я смотрю на лежащего в кровати. На бледного Смерть, дышащего с хрипом. С таким скрежетом обычно двери склепов открываются.
Больше всего мне хочется оттащить Самаэля подальше и расспросить обо всем. Совсем не представляю, как можно было довести Смерть до такого состояния, он у нас старикашка довольно бодрый. Еще интересней, что тут делают остальные три Всадника. Хотя, нет, последнее ясно: собрались почтить память умирающего. Но не может же он…
Стараясь не вглядываться в пепельно-серое лицо, я смотрю на других.
Чума наконец заняла свое место, стоит тут, легко улыбается. Бледная, тонкая, полупрозрачная, как лепестки ее любимых белых роз, но платье на ней — черное, страшное, будто бы обгорелое, и сказочно-воздушные кружева тут никак не вяжутся. На лице — темная же шляпа с сеточкой, надежно скрывающая глаза ото всех, но взгляд у нее так или иначе очень тяжелый, как дыхание тяжело больного.
Война рядом с ней — небрежно рассыпавшиеся по плечам осенние волосы, горящий взгляд, полубезумная улыбка. Пальцы ее всегда запачканы в крови, обгорелые, незаживающими язвами покрытые, поэтому она прячет руки за спиной. Платье алое, в пол, но на ней бы лучше и уместней, а главное, спокойней, смотрелся бы доспех. На волосах — колючий терновый венок.
О Голоде и сказать нечего: худой парень с загнанным взглядом, с острыми скулами, он выглядит скучно на фоне двух дам. А глаза у него действительно страшные — темные дыры, голодные, жадные. Я спешно отворачиваюсь, едва ли не до хруста в шее. Почему-то я знаю, что Голод улыбается.
Эти трое — молодые, решительные, рвущиеся в бой и готовые драться до последней капли крови. Смерть, бессильно распростершийся на кровати, смотрится странно в такой компании.
— Зачем я здесь? — поборов тревогу, спрашиваю я.
Всадники смотрят странно: убеждаются, в своем ли я уме. Я не понимаю, что происходит. Или же отказываюсь понимать?
— Ты… подняла нас, — едва слышно шепчет Смерть, приподнимаясь на постели. — Ты, Ainoo Daarkha, поэтому… должна видеть…
Когда старик заходится хриплым кашлем, его тело жутко дергается, глаза закатываются, но никто не сдвигается с места, чтобы помочь ему. Ведут себя, словно это в порядке вещей, словно так и должно быть и ради этого мы все тут собрались.
Я подняла их — неосторожным словом, бунтуя против глупых правил. Догадывалась, конечно, какие бедствия это повлечет, но даже на передовой было не так тревожно, как сейчас. Самаэль тоже чувствует себя не в своей тарелке, но обязан быть рядом.
Смерть запрокидывает голову и вдруг замирает на полувздохе. И неслышно опадает на постель.
В этот же миг позади нас веет могильным холодом, кто-то ступает на мраморный пол босыми ногами. Я поворачиваюсь — позади худая девочка, ручки-палочки, распущенные по плечам волосы, упрямо поджатые губы. Самый обычный ребенок, каких миллионы, но глаза ее… В них пылает сам огонь Преисподней.
Смерти на кровати уже нет — исчез, растворился. Я беспомощно оглядываюсь — как же мы теперь? Неужели люди перестанут умирать? Вижу только Всадников, преклонивших колени. И перед кем, перед девчонкой?
В какой-то момент до меня доходит, что она и есть Смерть.
— Мой предшественник был слишком милосерден, — задумчиво замечает девочка. В голосе ее слышатся холодные ветра Севера. — Возможно, поэтому так скоро настала моя пора.
Смерть улыбается, и улыбка ее страшней всех виденных мной ужасов. Внутри все вымораживает, выжигает, и я определенно не знаю, что ответить. Никто не знает.
— Люциферу стоит скорее закончить этот фарс, — замечает девочка. — Пусть найдет меч и отправляется к Небесному дворцу. Я обязана быть лишь наблюдателем, но с радостью последую за ним. И мои сестры и брат — тоже.
— Это приказ? — уточняет Самаэль. — У отца свой план, и…
Самаэль испуганно замолкает, увидев в глазах Смерти нечто, неприметное для всех остальных. Она чуть заметно морщится, воздух сгущается еще сильней. Я незаметно заслоняю Самаэля собой.
— Это совет, — надменно говорит она.
Этой девочке на вид лет десять от роду, но слова совсем недетские, а взгляд старческий. Смерть — это не просто титул, как у нашего Дьявола, это сущность, которая для каждого великого дела выбирает новое тело, сотканное из тартарской тьмы. Она видела зарождения всех миров, и Антихрист правда кажется лишь глупым мальчишкой рядом с такой силой.
— Это наш мир, — неожиданно замечает кто-то.
Оказывается, я.
Терять мне уже и нечего, мимоходом замечаю. Каждый день и так чувствую затылком дыхание Смерти, она идет по пятам, пытаясь достать меня раз за разом, но почему-то терпя поражение. Везение не может продолжаться вечно.
Терять мне действительно нечего. Внезапно я вспоминаю усталый взгляд Ишим. Нет, не так: терять меня есть кому.
Подумав, Смерть кивает.
— Мир ваш, — соглашается она. — Но мы в итоге встретимся — с тобой, Кара, тоже. Потом, когда у меня будет своя воля. Я заберу всех, даже Творца, ибо я появилась сама, а не он создал меня. И, возможно, сама погибну от чьей-то случайной руки. Судьба непредсказуема.
Она медленно исчезает, истаивает вместе с остальными Всадниками. Самаэль выдыхает, думая, что опасность миновала. А я бы не была настолько уверена: слишком страшны обещания этой девочки.
***
После того, как Всадники истаивают, я не спешу тут же рваться прочь — домой. Нет, мне все еще жутко хочется выпить — упиться, — чтобы забыть эти кошмарные фигуры, провозглашающие грядущую Последнюю Битву, но я остаюсь на месте, всматриваюсь в окно. Что-то смущает меня, путает, мучает. Слова Смерти — запутанное предсказание, которое, быть может, сбудется через сотни лет, но было в них и еще что-то.
— Про какой меч она говорила? — спрашиваю я.
Я знаю только один клинок, который произносили с соответствующим уважением — это клинок Люцифера, оружие архангела, принесенное с Небес. Сильнейший клинок Ада, сила которого держит в узде всех мятежных Высших вроде Вине, скрепляет девять кругов в один нерушимый мир. Как она сказала, «найдет меч»?..
